— Мы не сможем уплыть отсюда, — горестно прошептал он. — «Эглантин» оказался ненадежной посудиной. Два дня назад корабль попал в шторм и потерпел крушение у Шуберинесса[28]. «Эглантин» камнем пошел ко дну, и даже обломков его не прибило к берегу, словно он канул в небытие.
Глава 5
Всего за одну ночь Анна Болейн стала самой обсуждаемой фигурой при дворе. Начало слухам положил главный королевский егерь, который под большим секретом поведал своим псарям и конюхам — а те тут же передали дальше, — что когда король Генрих находился в своем загородном имении, он послал Анне оленя, добытого им в тот день. А к добыче прилагалось то, что посыльный назвал егерю — шепотом, конечно — любовным посланием.
Не успели эти вести распространиться дальше, каким на смену уже неслась новая молва: король вновь послал Анне подарки, присовокупив к ним записку, а она в ответ отправила ему свои дары и письмо. Скоро все уже шептались о том, что король и Анна тайно встретились в уединенном домике в лесу, под надежной охраной, и что они обменялись поцелуями и не остановились на этом.
История имела последствия, пересказывавшиеся с еще большим оживлением и трепетом: оказывается, король призвал к себе своих советников и потребовал от них составить такую петицию Папе, чтобы тот объявил нынешний его брак с Екатериной недействительным, как будто бы его и вовсе не было! Тогда король вновь станет холостяком, вольным жениться на любой женщине по своему выбору.
Вот это и называлось теперь Великим Королевским Делом, о котором толковал мне мой брат Нед, — важнейшим и наипервейшим для верных слуг короля.
Отсюда следовало, что поток слухов и сплетен вокруг Анны возник неспроста: именно она будет новой супругой Генриха, как только наш монарх сможет избавиться от Екатерины, и последнее казалось твердо решенным.
Никто из тех, кого я знала, не считал Анну красивой. Лавиния Терлинг, Беси Блаунт и сестра короля Мария — вот кто числились первыми красавицами при дворе. Анну даже нельзя было назвать хорошенькой, в отличие от ее сестры Марии, привлекавшей кавалеров нежным взором, пышными формами и веселым, покладистым нравом. Далеко Анне было и до соблазнительной Бесс Холланд, не говоря уже о роскошной Маргарет Айленсфорд, которая одно время была любовницей кардинала Вулси и жила в королевском дворце, поскольку ее брат был одним из духовников королевы Екатерины.
Белокожие, голубоглазые блондинки с томными голосами и приятными манерами — вот кем восхищались мужчины. Анна была смуглой как цыганка, с горящими темными глазами, гривой черных жестких волос и несносным характером. В гневе ей просто удержу не было, а гневалась она часто. Еще поговаривали, что у нее есть какой-то скрытый телесный изъян. Были изъяны и явные: на смуглых щеках Анны остались отметины от оспы, а один палец на конце раздваивался так, что казалось — пальцев два. «Дьяволова отметина», — заявила Мария де Салинас, и прочие придворные дамы королевы согласно закивали в ответ.
Я хорошо помнила все, что рассказала мне Бриджит про Анну, особенно про ее соперничество с собственной сестрой. Мария Болейн Кэри была любовницей короля на протяжении нескольких лет. Пыталась ли Анна соблазнить Генриха, чтобы взять верх над Марией? По мнению Бриджит, она была достаточно испорченной для этого. Но была ли она достаточно привлекательной? Ведь ей уже почти двадцать пять (злые языки поговаривали, что даже больше), а она все еще не замужем. По какой причине? Неужели ее дядя, могущественный герцог Норфолк, давно вынашивал замыслы отдать ее в жены нашему королю, подобно тому, как собирался устроить брак Генри Фицроя и своей дочери Мэри? Возможно, герцог считал, что королева Екатерина скоро умрет, истощив тело свое многочисленными деторождениями, и Анна займет ее место…
Пересудам не было конца, кто-то осуждал Анну, кто-то завидовал ей, а она чувствовала себя в море всеобщего внимания как рыба в воде и с каждым днем становилась все более заносчивой и надменной. Она не снимала золотой браслет — подарок короля, — на котором были выгравированы два переплетенных сердца, и еще лук и стрела Купидона. Анна беспрестанно взмахивала рукой с браслетом, чтобы все кругом могли увидеть этот дар любви. Когда ее спрашивали о нем, она отмалчивалась, самодовольно усмехалась, сверкала своими беспокойными черными глазами, а потом задирала нос и с таинственным видом удалялась.
Хотя все разговоры велись тогда об Анне, я по-прежнему думала только о себе и лелеяла свои собственные душевные раны. А раны эти болели! Ведь я потеряла Уилла… Потеря эта оказалась слишком тяжела, потому что я убедила себя в том, что теперь, после разрыва нашей помолвки, у меня нет будущего. Я чувствовала себя униженной и опозоренной и обвиняла в этом своего отца. Из-за его греховных и необузданных страстей позор пал на всю нашу семью, оставив меня без надежд и чаяний.
Честно говоря, я никогда не любила своего отца, потому что он был резок и скор на расправу даже со своими родными детьми. Теперь же я его возненавидела так сильно, как никогда и никого в своей жизни. Мне было противно находиться с ним в одной комнате, видеть его — должна признать, был он мужчиной видным, хотя и грубоватым на лицо и манеры, — слышать его громкий пронзительный голос, проходить мимо него, случайно касаться его. Особенно меня раздражала его манера громко и бесцеремонно смеяться, откидывая крупную голову и встряхивая поседевшей копной волос. Буквально все в отце злило меня безмерно и заставляло — прости меня, Господи! — желать ему смерти.
У меня были на то причины. Похоть моего отца стала препятствием моему браку с любимым человеком и исковеркала жизнь Неда и его детей. Его ложь и предательство разрушило репутацию по крайней мере двух женщин, не говоря уже про служанку, и у меня были все основания считать, что его жертв гораздо больше. Я верила в невиновность Кэт и пребывала в уверенности, что сестра Уилла также вступила в связь с моим отцом не по своей воле.
Единственным утешением служило мне то, что отец мой постоянно мучился подагрой, и ему делалось все хуже и хуже. Во время приступов крики боли и жалобы становились громче с каждым разом.
— От подагры можно умереть? — спросила я нашего врача.
Доктор замешкался с ответом и наконец признался:
— Никогда не слышал, чтобы от подагры умирали, но чем черт не шутит…
Такой ответ, да еще с упоминанием черта, меня не удовлетворил. Оставалось лишь рассчитывать на то, что болезнь заберет все силы родителя и у него их просто не останется на преследование других женщин.
Когда моя мать прибыла ко двору (а делала она это крайне редко), я не могла заставить себя посмотреть ей в глаза. Что знала она о деяниях своего мужа, о чем подозревала? Конечно же, он лгал ей, как и Неду, а она ему верила, потому что хотела верить. Я знала, что Кэт матери нравилась, а уж в обоих внуках она души не чаяла. «Наверняка мама скучает по ним», — думала я, но она старалась вообще не заводить о них разговор.
