Глава 1. Австриячка
Франция с австрийским лицом, опустившаяся до того, чтобы покрыть себя тряпкой.
Надпись над портретом Марии Антуанетты, одетой в простую креольскую блузку.
Я оглядываюсь на прошедшие годы и стараюсь понять, можно ли было предотвратить трагедию. Ведь был же какой-то путь избежать ее?
С тех пор, как я стала королевой, меня периодически посещали очень умные придворные ювелиры Бомер и Бассандж. Мадам Дюбарри восхищалась их работой. Для нее они создали фантастически прекрасное колье. Они подобрали самые лучшие камни в Европе, вложив в дело весь свой капитал. К сожалению для них, король Людовик XV умер прежде, чем они смогли показать колье, а после, разумеется, у них не осталось никакой надежды на то, что мадам Дюбарри приобретет его.
Они были в отчаянии, и первая их мысль была обо мне. Колье ослепило меня великолепием драгоценных камней, но я считала, что ожерелье, походившее на ошейник рабыни, было несколько вульгарным. Вопреки расчетам ювелиров у меня не возникало большого желания приобрести его; возможно, меня не привлекало, что его делали специально для мадам Дюбарри.
Зная мою страсть к бриллиантам, ювелиры были удивлены моим отказом от изделия.
Они показали ожерелье королю, который позвал меня и спросил:
— Тебе нравится?
В то время я в очередной раз пребывала в настроении кающейся грешницы после серьезного выговора от матушки за мое расточительство и сказала, что нам больше нужен корабль, чем бриллиантовое колье.
Король согласился со мной, но тоже был удивлен. Ювелиры говорили, что должны продать ожерелье, что они надеялись на меня. Но моя позиция была твердой — я не собиралась вводить мужа в расходы и навлекать гнев матушки (она наверняка узнает о покупке). Да и не хотела тратить деньги на то, что мне не очень нравилось.
Король сказал, что если я хочу приобрести колье, то он до копейки очистит свой личный кошелек, чтобы порадовать меня.
Я рассмеялась и поблагодарила его. Он такой добрый, сказала я, но у меня достаточно бриллиантов. Один миллион шестьсот тысяч франков за одно украшение, которое будет носиться лишь четыре или пять раз в году, — это нелепо.
О колье забыли, но несколько лет спустя, когда я сидела со своей маленькой дочкой, зашел Бомер и попросил принять его. Полагая, что он хочет показать какую-то маленькую безделушку, которая могла бы понравиться моей дочке, я решила выслушать его. Как только он вошел, я сразу же поняла, что он чем-то расстроен. Он упал на колени и произнес сквозь слезы:
— Мадам, я буду разорен, если вы не купите мое колье.
— То колье? — воскликнула я. — Я думала, что мы уже покончили с этим вопросом.
— Я на краю гибели, мадам. Если вы не купите колье, я утоплюсь в реке.
Дочка прижалась ко мне, схватившись за подол платья, и с ужасом смотрела на истерику мужчины.
— Встаньте, Бомер, — сказала я. — Мне не нравится такое поведение. Честные люди не просят на коленях. Я буду сожалеть, если вы покончите жизнь самоубийством, но на мне не будет лежать никакой ответственности за вашу смерть. Я не заказывала колье и всегда говорила вам, что не хочу его. Пожалуйста, не говорите мне о нем. Постарайтесь разобрать его и продать драгоценные камни по отдельности вместо того, чтобы распространяться о том, что вы утопитесь. Мне неприятно, что вы устраиваете такую сцену в моем присутствии и в присутствии моей дочери. Прошу вас не допускать подобного в будущем, а теперь идите.
Он ушел, и после этого я избегала его. Однако я слышала, что он отчаянно пытался продать свое изделие, и попросила мадам Кампан поинтересоваться его делами, поскольку мне было жаль этого человека. Однажды мадам Кампан сообщила мне, что колье продано султану Константинополя, который купил его для своей любимой жены. Я вздохнула с облегчением:
— Как я рада услышать в последний раз об этом вульгарном колье.
Все больше и больше времени я проводила в Малом Трианоне. Строительство театра было закончено, и мне не терпелось поставить какие-нибудь пьесы. Я сформировала труппу. В нее вошли Елизавета, Артуа и некоторые из его друзей, Полиньяки и их друзья. Моя невестка Мария Жозефа отказалась присоединиться к нам, заявив, что выступления на сцене ниже ее достоинства.
— Но если может выступать королева Франции, то и вы, разумеется, можете.
— Да, я не королева, — ответила она, — но я состою из такого же материала, из которого сделана и она.
Это рассмешило меня, но она все же отказалась присоединиться к нам, оставаясь в числе зрителей. Монсеньор Кампан оказывал большую помощь в качестве суфлера и сорежиссера-постановщика, как и раньше, во время наших тайных представлений в одной из комнат Версаля. Теперь все было по-другому. Это был настоящий театр. Я отдавалась игре с бурным восторгом. Мы поставили несколько пьес и комических опер. Мне запомнились названия некоторых из них:
«Англичанин в Бордо», «Колдун», «Роза и Коля». В «Потерянных башмачках»я играла Бабетту, которую на сцене целовал ее любовник, Артуа играл роль любовника. Об этом много говорили и писали, как об оргиях.
Казалось, люди позабыли о преданности мне, которую они проявили во время рождения дофина. Памфлеты появлялись с тревожной быстротой, и я всегда была в них центральной фигурой. Я не могла понять, почему меня избирают главным действующим лицом, и считала, что основная причина в том, что я не француженка. Французы ненавидели Екатерину де Медичи не за ее репутацию развратницы, а потому что она не была француженкой. Они называли ее «итальянкой», а теперь меня — «австриячкой».
«Любовь Шарлотты и Туанетты[1]»— так называлась маленькая популярная брошюрка, в которой якобы подробно излагалась история моих отношений с графом Артуа. Мое имя связывали с ним с моего приезда во Францию.
Однажды король нашел в своих апартаментах тоненькую книжечку «Частная жизнь Антуанетты», которая свидетельствовала о том, что враги у меня есть даже во дворце — один из них, должно быть, и подбросил ее.
Я отказывалась читать памфлеты. Они были настолько абсурдны, говорила я, что любой человек, который знает меня, просто смеется над ними. Я не понимала, что мои враги пытаются создать у народа превратное представление обо мне, а многие поверили, что я такая и есть.
Одна брошюра была якобы написана мной, поскольку речь шла от первого лица. Она была глупее всех остальных — ведь нелепо думать, что, если бы я была виновна во всех преступлениях, которые приписывались мне, я бы публично призналась в них в таких словах: «Екатерина де Медичи, Клеопатра, Агриппина, Мессалина, мои преступления превосходят ваши, и если память о ваших постыдных делах все еще вызывает содрогание у людей, то какие чувства мог бы вызвать рассказ о преступной и похотливой Марии Антуанетте из Австрии… Некультурная королева, не соблюдающая супружескую верность жена, осквернившая себя преступлениями и распущенностью…»
