— И почему это меня в бюро путешествий не предупредили?
— Митци Ямамура вам ужасно понравится. Она жила на Западе, английский у нее безупречный. А ее горшочки по всему миру выставлялись — и в Виктории, и в Альберте, и на горе Уитни. — Бонни подхватывает ридикюль и двигает дальше по темной улице. Вдалеке различаю многоярусные неоновые вывески квартала развлечений Гион. — Тут где-то тропинка должна быть…
Кабы таблички с указанием улицы и номера дома не считались здесь за западную причуду, ориентироваться в этой стране было бы куда как проще. Впереди, сквозь густые бамбуковые заросли, мягким светом сияют огни.
— Наверное, там, — возвещает Бонни.
Мы взбираемся по узкой грунтовой дорожке. Через каждые несколько ярдов из травы торчит по здоровенному факелу; в безветренной ночи язычок пламени горит ровно, не колеблется.
Внезапно над нами нависает особняк — гигантская стеклянная коробка на толстых деревянных сваях. Рядом с бочкой из рифленого металла тусуются три парня-японца. Ухмыляются нам с Бонни.
— Бииру?[36]
— Хотите пива? — спрашивает Бонни.
— А то!
Бонни лопочет что-то по-японски. Двое ребят отворачиваются, прикрывая рот ладонью, плечи вздымаются от сдерживаемого смеха. Третий подает нам пиво.
Прихожая завалена туфлями и сандалиями. Бонни показывает мне, как прислонить сандалии носками к стене, чтобы потом проще было их отыскать, и мы поднимаемся по узкой винтовой лестнице.
— Это и есть домик твоей Минни? — шепчу я.
— Митци, — поправляет Бонни. — Не знаю, ей ли дом принадлежит, или она просто гостит здесь. Неплохо устроилась, а?
Просто класс. Наверху наблюдается одна длинная комната с квадратными окнами вдоль трех стен. В дальнем конце комнаты — низкое возвышение или сцена. Вот нисколько не гайдзинская вечеринка, если не считать нас с Бонни. Самое что ни на есть обычное скопище японцев — как в метро, как в супермаркетах, как на запруженных торговых улицах во время ленча. Столкнувшись лицом к лицу с чем-то чужеродным, они просто-напросто отказываются признавать его. Мы с Бонни здесь, в комнате — но, глядя на сотню других людей, этого не скажешь. Или нет, скажешь: сфокусировав взгляд на кусочке пространства близ винтовой лестницы, куда все демонстративно не смотрят.
— Пожалуй, идея была не из лучших, — говорю я Бонни на ухо, и тут миниатюрная женщина в платье, смахивающем на сверкающий белый парус, пронзительно взвизгивает со сцены в дальнем конце комнаты:
— Бонни, ты пришла!
Вот теперь все получили разрешение посмотреть в нашу сторону.
— Митци, — курлыкает Бонни; толпа расступается посередке, предоставляя Бонни с Митци место для хорошего разгона, завершающегося объятиями и воздушными поцелуями. Рядом с Митци, но отступив на шаг и наблюдая за происходящим с демонстративной отчужденностью, стоит парнишка — в жизни таких красавцев не видела. Черные волосы спадают до плеч, глазищи огромные, зеленые. Он оглядывает меня через плечо Митци, подносит два пальца к губам и неспешно, со смаком их облизывает.
Пока Бонни просвещает Митци насчет своего последнего запроса на грант для нового документального фильма про вывязывание декоративных узлов, мальчик боком-боком пробирается ко мне.
— Меня зовут Леке.
— Меня — Луиза.
— Ты американка, Луиза?
— Нет.
— Класс. Я пять лет прожил в Нью-Йорке. Так что американцев с меня довольно. Британка?
— Канадка. До того, как перебраться сюда, жила в Торонто.
— А чем занималась? — Он наклоняется ближе — чтобы эффект огромных кошачьих глаз не пропал даром.
— Сценой.
Глаза надвигаются прямо на меня.
— Ты актриса? Качаю головой.
— Художественный руководитель.
— Да ну?
— Про труппу «Воображаемый театр» слыхал?
— Так ты у них работаешь? — Чокается со мной пивной кружкой. — Я слыхал, труппа вся из себя безбашенная.
— Я работала у них. Мы… э-э… сейчас вроде как на рекреации.
— Финансирование накрылось?
— Творческие разногласия. — Как говорится, у меня да с самой собою.
Он поглаживает подбородок.
— Я, кстати, актер. Да ладно заливать-то.
— Поэтому ты и тусовался в Нью-Йорке?
Он встряхивает головой, отбрасывая волосы назад.
— Группу «Вустер» знаешь?
Этот парень — и в группе «Вустер»?
— Я на них ходила в Торонто в прошлом году. Они ставили «Суровое испытание»[37]— в гриме под негров. Уже много лет ничего лучше не видела. — В свою очередь жадно вглядываюсь в его лицо. — Что-то я тебя не припоминаю.
Леке застенчиво наклоняет голову. Глянцевая завеса волос почти закрывает его скулы.
— Вообще-то я никогда официально к «Вустерам» не принадлежал. Уж больно у них все на коммерческий лад поставлено. Прошлой зимой труппа разделилась, и я прибился к отколовшейся группе — «Взбурлившая смегма», может, знаешь? Мы как раз только-только начали раскручиваться, и тут мне пришлось возвращаться сюда: отец заболел.
— О. — Я залпом допиваю остатки пива. — А когда назад собираешься?
— Как только папаша коньки откинет, — улыбается он. — Ненавижу здесь все.
— Но ты ведь японец?
— По отцу. Мать новозеландка.
— А твоему папану еще долго осталось?
— Надеюсь, недолго. Пока он не скопытится, я на мели. В свою очередь чокаюсь с его пивной кружкой.
— Ну, скорейших тебе похорон.
— Папан — свинюга, — подмигивает мне парень.
— Может, когда их поколение росло, в воду чего подмешали?
Этот кого угодно переглядит — смотрит и смотрит неотрывно, не опуская длинных ресниц.
— Все мужчины-японцы — свиньи. Уж так их воспитывают. Япония — рай для свиней.
— Не только Япония, Леке. Он качает головой.
— Я знаю.
Разговоры разговаривать мальчик умеет. А дело делать?.. Я постукиваю ногтем по кружке.
