– Эй, Кетильмунд! Что это там? – Рагнвальд указал на дым.
– Усадьба какого-то бонда,[25]ярл! – Молодой воин презрительно усмехнулся. – Всего лишь фермеры, ярл, никчемные люди. Только и делают, что копаются в земле!
Рагнвальд, мрачно нахмурясь, продолжал вглядываться в едва различимые строения у кромки леса. Но зрение было уже не то, что в молодости.
– Сколько домов, Кетильмунд?
– Четыре, ярл. – Молодой воин недоуменно посмотрел на своего вождя. Почему тот вдруг забеспокоился? Ведь это всего лишь бонды… Он уже успел позабыть, что сам был младшим сыном бонда из Халоги и что отец его в одиночку брал кабана с рогатиной и топором.
«Четыре длинных дома – это самое малое три десятка взрослых мужчин. – Рагнвальд сжал рукоять меча. – И в поход они не пошли – сейчас время полевых работ».
В отличие от этого мальчишки, Кетильмунда, который без устали задирал нос с тех пор, как его приняли в хирд, старый ярл прекрасно знал, что бонды в бою немногим хуже настоящих воинов. И оружие у них есть… Что делать? Разделить силы? Или с ходу взять борг, надеясь, что бонды не успеют вмешаться? То, что они бросятся на помощь своим, не вызывало сомнений. Хозяин борга всегда покровительствует окрестным фермерам. А те, что живут так близко, даже могут быть его родичами…
Рагнвальд напряженно думал. Нужно срочно принимать какое-то решение. Наконец он повернулся спиной к боргу и отправился обратно в лес. «Если быстро напасть, они не успеют, – решил ярл. – Нападем, как стемнеет…»
Шторм они переждали в том самом фьорде, где Стурлауг назначил встречу своему сыну. А дождался врагов. Зная о том, что халогаландцам стало известно об отце и сокровищах, Хаген вышел в море раньше назначенного срока, но ярлы все равно опередили его на несколько часов. И этого им оказалось достаточно.
Савинов был рад вновь встретиться с Хагеном, хотя тот был мрачен как туча. Побратим любил своего отца.
Они сидели в шатре и пили мед из золотых кубков, которые Стурлауг добыл в своем последнем походе. Ольбард и Диармайд о чем-то переговаривались по ту сторону очага, Василько, на пару с одним из вождей Хагена, по имени Гюльви Сорвиголова, оживленно вспоминали цареградские времена и бои, в которых им обоим довелось участвовать. Гюльви был примерно одних лет с Сашкой, широкоплечий, жилистый, с яркими голубыми глазами, в которых то и дело вспыхивали веселые огоньки.
Буривой молчал, глядя в огонь, а Храбр, еще один Сашкин побратим, что-то ему терпеливо втолковывал. Остальные пятеро вождей время от времени перебрасывались короткими фразами. Эйрик Златой Шлем, командовавший у Ольбарда «Кречетом», высоченный светловолосый датчанин, вся борода в косичках; Славомир, командир «Велета», темноволосый и квадратный, как шкаф; Даин, седобородый скандинав, с изуродованным шрамами лицом, один из оставшихся в живых хирдманов Стурлауга; его напарник Греттир, повадкой неуловимо напоминающий Диармайда, скальд и великолепный стрелок из лука; и Бьерн Железнобокий, похожий на Славомира, как брат-близнец. Бьерна Савинов видел впервые.
Чинно, как положено в таких случаях, поднимались кубки во славу павших героев, но общая беседа не клеилась. В принципе все уже было решено. Добыча поделена по справедливости, Хаген пригласил Ольбарда к себе в гости, перед тем как русы отправятся в Ирландию, чтобы отплатить князю за гостеприимство, которое было оказано молодому вождю в Белоозере. Ольбард приглашение принял.
Сашка сидел, скрестив ноги, на свернутом в узел плаще и расслаблялся. Мед приятно согревал, оставляя голову ясной. Снаружи доносился смех. Несмотря на погоду, которая испортилась совершенно, воины от души пировали, отмечая победу. Савинов представил себе каменистый берег, покрытый шатрами, вытащенные из воды корабли и огни многочисленных костров. Потом перед глазами всплыли бушующее море и терзаемый волнами, полузатонувший халогаландский шнеккер, который несло прямо на скалы…
Врагов перебили почти всех. Сдаваться они не желали. Лишь те несколько десятков, которых Савинову удалось принудить к сдаче в плен, растерянные и злые, связанные по рукам и ногам, сидели где-то снаружи и слушали, как веселятся победители.
«А знаешь ли ты, Сашка, – спросил он себя, – что ты вообще здесь делаешь? Вот уехал от любимой женщины, прешься не разбирая дороги куда-то на запад. Захватили добычу – здорово. Хагенов батька погиб – плохо. Хагену плохо, а кому, как не тебе, Сашка, знать – что такое безотцовщина. Правда, побратим совсем взрослый, не то что я был, малец мальцом, когда батя ушел воевать против советской власти… Повезло мне тогда – никто и не узнал, а в детдоме не до того было… Сын белогвардейского офицера – это не та рекомендация, что нужна в ВВС РККА[26]… Тогда у меня была цель – стать летчиком, и я шел к ней через „не могу“. Через „невозможно“ шел. А здесь… Здесь цели повыше будут. Кое-что уже достигнуто. Стал своим, добился уважения. А дальше? Эта земля, народ, все те, кто меня окружает… Уже понятно – это свои. И я буду их защищать… Как и положено воину… Предположим, родятся у нас с Яринкой дети. А там и до внуков недалеко… Как я буду смотреть на них, если знаю, что через две сотни лет… или через три?.. придут монголы. И ляжет эта земля прахом. Хреново это, знать, что будет дальше! Неподъемная ноша для одного человека… Если б не знать… Но я знаю! „И какие твои действия, курсант?“ – как говаривал инструктор Савицкий, давая вводную… Конечно, всегда есть варианты. Но суть одна. Княжеские усобицы, которые возникнут еще при сыновьях Святослава, возникнуть не должны – и точка! Черт знает, как я это сделаю… Но сделать должен. Только единое государство может отбить натиск степи. Изменить историю, шутка ли? Для этого надо быть в центре. А центр – Киев! Пробиться к Святославу, кинуть пару идей, да так, чтоб засели намертво. Сверхзадача! Я же пока сбоку где-то. Пусть и авторитет есть какой-никакой, а в советчики Великому Князю пока не гожусь… Вот тебе и цель, Сашка! Выбиться в люди, прийти в Киев, остеречь молодого еще княжича от ошибок! А там посмотрим… Тем более, если сон был не простой, где-то там, в Чернигове, может быть Юрка. Как хочется верить! Вдруг он, как я, закинут сюда непонятной силой… И жив. Господи, хоть бы это было правдой! А Юрка друг, он поможет…»
Мысли продолжали течь нескончаемой чередой, потихоньку принимая уже иное направление. Какие-то смутные образы роились перед мысленным взором, звали, предупреждали, подсказывали…
«Завтра, что-то будет завтра…» Мысль возникла как-то сама по себе – из ниоткуда, повисела в темноте и канула. Сашка зевнул и понял, что глаза слипаются. В шатре, как выяснилось, все уже давно спали. Только князь с Диармайдом продолжали о чем-то тихо разговаривать. Савинов прилег тут же, у костра, и мгновенно провалился в сон. Ему приснился дом в Белоозере, смех Ярины, ее губы, плечи и нежный пушок на шее сзади…
Сигурни закрыла за собой дверь и не спеша двинулась вниз по улице, идущей к пристани. Прошла мимо длинных домов, в которых жили ушедшие с Хагеном в поход воины, миновала кузню, где, несмотря на поздний час, звенел молот кузнеца, и оказалась у ворот крепости. Одна из створок была открыта: вот-вот должны были пригнать с пастбища скотину. Воин, охранявший ворота, кивнул ей и снова замер, опершись о копье. Скоро стемнеет… Девушка вышла за ворота и направилась вниз, к пристани, по накатанной повозками колее. От корабельных сараев, отбрасывавших густые вечерние тени, не доносилось ни звука. Работа на сегодня закончена. Сигурни прошла между сараев и оказалась у пристани, слева от которой возвышалась сторожевая вышка. На ее верхней площадке кто-то стоял.
