Пробирка вдребезги разбилась о кафельный пол. Марк Михайлович на секунду зажмурился и представил себе, что эта доза препарата первая и последняя. Что это – все. «Все» – значит нет и не было старинного манускрипта с путаной рецептурой на жаргоне Альберта Великого, долгих ночей и вируса, вызывающего мутацию у черных крыс, из крови которых и нужно готовить сыворотку…
Марк Михайлович открыл глаза и усталым жестом стянул с лица хирургическую маску. Ему вирус не опасен, рядом, в металлическом контейнере, лежат еще девять пробирок с точно таким же веществом. А приготовить их он может хоть тысячу, потому что здесь, в этом грязном азиатском городишке, таким вирусом заражена каждая вторая помоечная крыса, а рецепт тинктуры столь прост, что освоить его под силу любому студенту из Менделеевки. Собрав осколки и подтерев маленькую лужицу, он взял одну из пробирок и поднес к глазам. Чудесная голубоватая жидкость плескалась в ней, жирно сползая по стенкам, как хороший коньяк. Вот она, истинная Aqua Vitae 1 древних – вожделенный Преобразователь Гильдии, метаморфинол Успенского. Вода жизни, которая без вируса превращается в воду смерти. Марк Михайлович достал с полки замысловатую коробочку и, открыв ее, аккуратно вложил в нее пробирку. Потом ловким движением повернул ее вокруг своей оси и в открывшееся новое отделение вложил другую пробирку – культуру того самого вируса. Щелкнула скрытая пружина, и флаконы с живой и мертвой водой оказались внутри. Теперь достать их, не раздавив, мог только тот, кто владел секретом, а определить, какая из пробирок должна быть употреблена первой, – только тот, кто хоть раз в жизни…
В этот момент дверь распахнулась, и последнее, что увидел Марк Михайлович, было дуло пистолета, нацеленное ему прямо в лоб. Через несколько минут мощный взрыв потряс дом, и лишь дикие крики случайных свидетелей прорезали душную пустоту тропической ночи.
И никому не было дела до огромной черной крысы, метнувшейся от пожарища в сторону старого мусульманского кладбища.
Глава 1
Как я переехал, не помню…
Хотелось пить. Жара на Гоголевском бульваре стояла невообразимая. Я развалился на лавке и разглядывал свои замечательные летние, сшитые на заказ ботиночки из тонкой и гладкой как шелк кожи. Наверное, такие ботиночки получались у фашистов из человечины – и ничуть мне не жалко этих человеков, угодивших под маховик национального романтизма белокурых бестий.
Мне сегодня вообще никаких человеков не жалко – себя в том числе. Мне жарко, и жажда справедливости, клокочущая в моей груди свирепым вулканом, смешивалась с жаждой холодной чистой воды. Целым бассейном чистой воды, таким, который ждет и не дождется меня где-то в районе Новорижского шоссе. При воспоминании о так безумно утраченном мною имуществе острое шило ненависти к негодяям, лишившим меня всего, больно кольнуло меня под сердце, и сердце мое заболело уже не в переносном, а в самом кардиологическом смысле этого слова.
– Убью, найду и убью, – пробормотал я и, воровато оглянувшись, поднял с тротуара почти свежий окурок с налетом розовой помады. Зажигалку у меня, как ни странно, не отобрали, и она – остаток былой роскоши – приятно оттягивала карманы моего английского пиджака из светлого льна. Хлопнув золотой крышечкой, я закурил. Окурок оказался ментоловым, что приятно освежило мое пересохшее от зноя и ненависти горло. Я снова прикрыл глаза, уставшие от беспощадного солнца, и предался воспоминаниям.
… Они зашли ко мне в кабинет без доклада. Куда смотрела охрана, где сгинула секретарша и почему никакой добрый гений не нашептал мне об опасности, я не знаю. Их было трое: Клото, Лахесис и Атропос 2, впрочем, на этот раз они материализовались в моей судьбе несколько по‑трансвеститски: двое мужчин и одна женщина. Одного из них я знал: это был соучредитель нашей нефтяной компании, другого, возможно, где-то видел, женщина же была мне абсолютно не знакома. Я посмотрел им в глаза по очереди и, осторожно втянув носом воздух, догадался, что мой час икс настал. От них веяло хорошо знакомыми ароматами силы, богатства и неопределимой общности то ли происхождения, то ли интересов, то ли… Наверное, это и есть запах могущества. По крайней мере, большинство сильных мира сего, которых я знал или видел, обладали именно этим странным и общим запахом. Да и что тут говорить – я сам так пахну. Или пах до недавнего времени. Трудно теперь сказать: без привычного душа стройный этюд моих запахов превратился в жуткую какофонию с сильной доминантой пота и ужаса.
Спустя десять минут я наконец осознал, что меня банально подставили. Откуда взялась моя подпись на банковских документах, согласно которым я украл пять миллионов долларов, переведя их на Карибы, я никогда не узнаю. Но подпись была моя – или кто-то гениально ее воспроизвел. По крайней мере, вежливый и несколько опечаленный случившимся соучредитель Александр Яковлевич Лозинский приложил к оригиналу злосчастной бумаги результат графологической экспертизы, который гласил, что вышеозначенная подпись идентична прилагаемому образцу и с уверенностью в 98,2 % принадлежит тому же лицу, которое… в общем, мне. Стервозная тетка, благодаря ботоксу застрявшая на пороге сорокалетия, как муха в смоле, оказалась пострадавшей стороной и главным свидетелем обвинения. Помахивая наманикюренной клешней перед моим безукоризненным римским профилем и едва не задевая мою прекрасную есенинскую челку, она безапелляционно заявила, что я присвоил эту кругленькую сумму буквально у нее на глазах, а она, несчастный финдиректор, вынуждена была смолчать, так как я пригрозил ей увольнением, а ее невинным малюткам лютой гибелью.
В этот момент все происходящее наконец обрело некий смысл. Я понял, что не сошел с ума и не украл у самого себя (пардон, забыл представиться: Председатель совета директоров нефтегазового концерна «Нефть» Сергей Георгиевич Чернов) никаких миллионов. Я понял, что действительно вижу эту Антропос в первый раз, а сопровождающего ее господина Лахесис– в сотый. Меня разыграли как по нотам, потому что я или что-то узнал, или чего-то не понял.
Я изобразил удивление и, глядя в лучистые черные глаза Александра Яковлевича, так гармонирующие с нежно-голубым воротом его рубашки и темно-розовым галстуком, сказал, что вины своей не признаю, милую даму вижу в первый раз, но готов к конструктивному разговору о том, что нам всем теперь делать.
– Милый Сережа, – вздохнул Александр Яковлевич и, приподняв невесомые очки с платиновыми дужками, потер переносицу безымянным пальцем, – я верю тебе, но вынужден склониться перед фактами. Поэтому ты сейчас подпишешь дарственную на свой дом, квартиру и автомобиль – и будем считать, что мы в расчете. С сегодняшнего дня мы освобождаем тебя от занимаемой должности по твоему собственному желанию. Все учредители согласны.
