А после отъезд стал просто невозможен.
…Наконец Амалия распорядилась, чтобы подавали обед, и мужчины на время прекратили разговор.
Элиана заняла место рядом с Этьеном, напротив матери, и с болью в сердце в очередной раз отметила, как постарела Амалия. Белый кружевной чепец еще сильнее подчеркивал, какие седые стали у нее волосы, сколько морщин появилось на лице – их не могла скрыть никакая пудра, никакие румяна! Впрочем, пудра, и румяна, и духи сильно подорожали, как и многое другое… Молодая женщина вспомнила званые обеды, которые устраивались до войны: какие кушанья подавались на стол! Черепаший суп, рагу из говядины с петрушкой, мателот (изысканное блюдо из карпа, угря и пескаря, стоившее луидор порция), обилие салатов, а на десерт – клубника в пене густейших сливок, пудинги, торты, а вина – бордосское, бургундское, анжуйское, шампанское!
Прошлое ушло, исчезло, растаяло в воздухе, подобно миражу. И она осталась одна. Временами Элиане до боли в душе хотелось поделиться с кем-нибудь сокровенным, но с кем? Максимилиана она потеряла, мать вряд ли была способна ее понять, большинство подруг юности покинуло Францию. Шарлотта? Написать ей письмо? Но оно вряд ли дойдет, и потом Шарлотта – теперь Элиана это понимала – никогда не была с нею откровенна. Возможно, она считала младшую сестру еще ребенком?
Иногда Элиане представлялось, что в этом громадном, почти беспредельном сумрачном пространстве (о, где ты, Париж, праздничный, светлый, прекрасный!) одиноки все люди. Им хочется уйти в себя, найти уют в собственной душе, создать свой маленький мир, где светит солнце и царит вечная весна. Но возможно ли освободиться от оков безнадежности и тревоги?
Она чувствовала – главные испытания впереди.
* * *
Прошел месяц, наступил август 1792 года. В тот день, девятого августа, Элиана не находила себе места, ее мучили тоска и печаль, возможно оттого, что холодный дождь все ткал и ткал за окном свое темное покрывало. Казалось, это странное небо никогда не иссушит своих слез. Чтобы не видеть пасмурных картин, Элиана задернула шторы и открыла клавесин в надежде немного развлечься, но мелодии и слова песен не шли на ум, и вскоре она опустила крышку инструмента.
Внизу послышались шаги – это вернулся Этьен, он ездил навестить своих родителей. Элиана отказалась ехать, сославшись на плохое самочувствие: она не была в восторге от общения с мадам де Талуэ, которая пыталась распоряжаться ею, как распоряжалась своим сыном. Элиане не нравился ее командный тон, вечное недовольство и постоянное стремление учить уму-разуму тех, кто моложе, а следовательно, неопытнее, глупее, раздражало то, как она всякий раз обшаривала невестку своими маленькими проницательными глазами. Для семьи Этьена Элиана оставалась загадкой, они считали, что она «себе на уме». А ведь она вовсе не была скрытной и так страдала от недостатка дружеского общения!
Вошел Этьен, весь какой-то встрепанный и угрюмый, бросил на диван перчатки и шляпу и остановился посреди комнаты. Все последние дни он ходил взвинченный, Элиана знала почему: сначала крестьяне их родового поместья на Луаре отказались платить подати, а затем и вовсе разграбили замок, и их не сумел покарать никакой закон.
– Послушайте, Элиана, – нервно начал он, – в конце концов нам пора объясниться! Прошло уже несколько дней с того времени, как я все потерял, но я еще не услышал от вас ни слова поддержки!
Она повернулась и посмотрела на него пронзительно-ясным взглядом, какого он никогда у нее не видел. Облако пушистых светлых волос окружало ее бледное лицо, на котором выделялись большие карие печальные глаза.
– Я вам сочувствую, – просто произнесла она. Этьен сел и обхватил голову руками.
– Сочувствуете? Вы? Когда это случилось с вашим отцом, у вас нашлось столько слов, утешений! А со мной? Знаете, я думаю, или вы никогда не любили меня, или я вам уже смертельно надоел!
Элиана молчала. Что она могла сказать? Она не умела притворяться, придавать оттенок искренности словам, которые не шли от сердца, и предпочитала не произносить их вообще.
Да, она жалела отца, но не Этьена. Отец потерял смысл жизни, а Этьен – всего лишь свои привилегии… Его семья всегда вела праздное существование за счет доходов со своего поместья и пренебрегала службой.
В чем она могла признаться? Что ей неуютно здесь с самого первого дня? Что пресловутое мнение «он замечательный человек, и вы прекрасно подходите друг другу, а значит, будете счастливы» не оправдало себя? Что ей претят их супружеские отношения, что в лучшем случае она равнодушна к нему, а в худшем – ее раздражает в нем каждая мелочь?
Как странно, думала Элиана, что Этьен заговорил об этом только сейчас, хотя они прожили вместе три года. Похоже, ранее он не догадывался о том, что она его не любит и никогда не любила. Порой ей казалось, что женщины куда проницательнее мужчин, куда лучше умеют разбираться в людях и никогда не поверят словам, если лжет взгляд.
Наверное, она должна была заставить себя подойти к нему, обнять и поцеловать; возможно, он ждал этого, но…
«Как ужасно, что мы разобщены в такие страшные дни!» – подумала Элиана, в волнении сжимая холодные руки. Она не сумела бы вынести собственной фальши и в то же время не могла сказать правду, потому что в свое время сама решилась на этот брак и обман.
– Вы черствая и бездушная, Элиана! – сначала голос молодого человека срывался и звенел, но постепенно его тон стал уверенным и твердым. – Я оставлю вас, я пойду в другое место, где мне будут рады, где я встречу понимание и смогу забыться!
Он схватил шляпу, набросил редингот, пошарил в карманах и, взглянув на часы, решительным шагом направился к выходу.
Элиана замерла, слушая громкий стук собственного сердца. Молодой женщине стало страшно.
– Этьен! – воскликнула она. – Этьен!
Но ответом ей был отзвук шагов на лестнице и похожий на далекий выстрел стук входных дверей.
И в этот миг Элиане почудилось, что какая-то дверь захлопнулась для нее навсегда.
Она с трудом дождалась вечера. Тучи разошлись, дождь прекратился, и погода обещала быть ясной. В больших окнах отражалась панорама города, изогнутый мост, дома. В воздухе была разлита нежная вечерняя голубизна, но здесь, в углах помещения, сгущались тени – предвестники ночи, а выше, под потолком, плыл тающий розоватый свет.
Элиана смотрела на висевшее на стене зеркало в овальной раме и видела свое белое, словно лилия, лицо, большие, казавшиеся черными глаза, выражение которых сейчас невозможно было уловить, и ощущала спокойствие, не сонное, а напротив, очень ясно осознаваемое спокойствие. Она думала о том, что в ее душе навсегда сохранится островок твердыни, понимание того, что есть ценность жизни и ее смысл, – волны событий могут омывать его, но ничего потрясающего не произойдет: ни бури, ни взрыва. Она еще не постигла, сколь разительны и сильны могут быть изменения, происходящие в душе и сердце человека, порой изумляющие не только других, но прежде – его самого; не знала, до чего легко люди, случается, расстаются с тем, что совсем недавно казалось им ни с чем не сравнимым и дорогим.
