ГЛАВА I
Стояла зима 1789 года, одна из самых холодных зим в истории Франции, когда воды Сены, скованные толстой коркой льда, застыли до самого Гавра, Луара и Нанта, когда цена четырехфунтового хлеба в столице достигла пятнадцати су и страну сотрясали голодные бунты крестьян, но при этом балы в Версале поражали своей пышностью. То была пора царствования Людовика XVI – время небывалого общественного и финансового кризиса, когда окружающая действительность требовала перемен столь властно и неумолимо, что многие даже прогрессивно настроенные умы пребывали в растерянности и смятении.
Наступал час, когда вот-вот должна была решиться судьба страны, один из моментов, когда око Всевышнего пристально следит за тем, что питает души и сердца человеческие, миг, когда реальность падения и краха столь же велика, как возможность покорить самые неприступные вершины.
В эту роковую зиму Элиане де Мельян, проживающей с родителями на улице Белых лилий, в аристократическом квартале Маре, исполнилось шестнадцать лет.
Вечером 29 января 1789 года она собиралась отправиться на очередной светский прием, который должен был состояться в особняке маркиза де Ферьер на набережной Иль-де-Пале.
Дожидаясь прибытия старшей сестры и ее мужа, обещавших заехать к родителям, Элиана смотрела в окно, за которым распростерся Париж – могучее и мятежное сердце королевства, суровый и одновременно романтически возвышенный город, любовь к которому с рождения живет в сердце каждого истинного француза.
В нем царило сочетание большого и малого, массивного и воздушного, иногда хаотичное, но чаще исполненное непостижимой гармонии.
Очертания несметного числа зданий, вздымавшихся ввысь колоколен, причудливых башен выступали из зимнего тумана, на синеватый снег ложился желтый свет фонарей, лунный луч серебрил нескончаемую линию кровель, а над ними раскинулось необъятное небо, окрашенное в тускнеющие вечерние тона, и в этом простом пейзаже таилось нечто грандиозное, внушительное и в то же время трогательно-прекрасное.
Величественному городу-монолиту, который просуществовал уже много веков, наблюдая смену времен и поколений, городу, имеющему свою собственную невидимую, но ощутимую ауру, городу, в котором доныне жил дух канувшей в небытие древности, городу, напоминающему существо, обладающее живой душой, выпала судьба оставаться вечно юным, как мечта и любовь.
В комнату вошел отец Элианы, и девушка с трудом оторвалась от созерцания картин Парижа.
Филипп де Мельян был одет в соответствии с модой конца XVIII века: в вышитый ярким зеленым шелком короткий жилет из белого пике, темно-зеленый фрак и штаны-кюлоты, светлые чулки и туфли с золочеными пряжками. Украшениями костюма служили золотой брелок на цепочке и эмалевые пуговицы. Высокий и статный, с седыми висками, худощавым лицом, густыми бровями и властно сжатыми губами отец лишь на первый взгляд казался суровым: всякий раз, как он смотрел на Элиану, морщинки на его лбу разглаживались и взор освещался улыбкой.
Дед Филиппа де Мельяна, потомок бретонцев, являлся типичным представителем «аристократии мантии», то есть принадлежал к тем, кто имел честь быть возведенным во дворянство в награду за многолетнюю службу государству и королю. Позднее он, как и было заведено, передал права на дворянство и должность, судебного секретаря сыну, а тот в свою очередь – своему сыну, вместе с наказом преданно служить на благо отечества.
Таким образом, судьба Филиппа была предопределена с самого рождения, о чем он ни разу не пожалел, потому что, как и его предки, не ведал иной цели и другого пути. Он женился на девушке, происходившей из того же сословия, и имел от нее двоих дочерей.
Поскольку мадам де Мельян отличалась хрупким здоровьем, супруги долгое время думали, что Шарлотта останется их единственным ребенком, но через восемь лет Амалия родила вторую дочь, названную при крещении Элианой. Поняв, что ему не суждено иметь сына, Филипп сначала огорчился, но впоследствии решил, что это обстоятельство не помешает ему обеспечить достойное будущее своим внукам. Филипп мечтал породниться с высшей аристократией, так называемым дворянством шпаги. В этом случае его дочери и их дети могли быть представлены ко двору и получить особые привилегии, каких не имели те, чья принадлежность к дворянству составляла менее четырех поколений. Он довольно удачно выдал замуж Шарлотту и был полон самых смелых надежд относительно будущего Элианы, полагая, что столь красивая и энергичная девушка без труда сделает великолепную партию.
– Шарлотта приехала, – сообщил Филипп, любуясь прелестным личиком младшей дочери и ее воздушным, точно крылья небесных ангелов, нарядом из муслина, кружев и лент.
Действительно, Элиана де Мельян унаследовала от родителей все самое лучшее: от отца – прямую линию носа и большие, миндалевидного разреза карие глаза, от матери – белую кожу, нежно очерченные влажные губы, по цвету напоминающие кораллы, и волнистые белокурые волосы. Она любила наряжаться и сейчас была одета в розовое платье фасона «полонез», с открытым лифом, обильно отделанное оборками из белых кружев, и белые атласные туфли на высоком каблуке.
Вошли Шарлотта и мать, Амалия де Мельян, хрупкая дама с напудренными волосами, уложенными в сложную прическу в модном в семидесятые годы, а ныне почти ушедшем в прошлое стиле рококо. Она облачилась в приличествующее возрасту коричневое платье лионского бархата, тогда как Шарлотта была в лиловом платье, в котором чувствовалось веяние английского стиля, – с узкими рукавами и скромно прикрытым полупрозрачной косынкой декольте.
Старшую дочь де Мельянов природа наградила бледной кожей, серыми глазами без проблеска золота, зелени или лазури, просто серыми, как пасмурное небо, прямыми светлыми волосами и не поражающей совершенством форм фигурой. Черты лица были мелкими, лишенными ярких красок: бледно-розовые губы, а ресницы и брови – лишь немного темнее волос. В детстве Шарлотта производила впечатление хотя и не по годам развитого, но слишком тихого и застенчивого ребенка. Ею не восторгались, ее никогда не баловали, как Элиану, но она, казалось, не обижалась и не роптала и с годами из умной девочки превратилась в разумную девушку, внешне незаметную, но наблюдательную, умеющую глубоко вникать в сущность явлений жизни и человеческих душ. Она принадлежала к числу тех людей, чьей натуре так и суждено было остаться неразгаданной никем.
Когда подошло время, Филипп де Мельян выбрал ей жениха, дворянина по имени Поль де Ла Реньер, и Шарлотта беспрекословно подчинилась решению отца.
– А где Поль? – спросила Элиана.
– Он не захотел поехать, ты же знаешь, он не любит приемы, – сказала Шарлотта. – Я прибыла одна. Может, сядешь в мою карету?
– Мама, можно я поеду с Шарлоттой? – живо произнесла Элиана.
Получив согласие, она набросила на плечи подбитую белым мехом мантилью и схватила с подзеркальника расшитый бисером ридикюль.
