1
Когда журнал «Форбс» включил фамилию Завальнюка в список «Сто самых богатых людей России», ее обладатель пережил нечто вроде кризиса среднего возраста. Так уж случилось, что за шумом жизненных битв сорокалетний миллионер — основатель холдинга «Угра» — Егор Ильич Завальнюк так и не успел расслышать нежный шепот любви, первый лепет ребенка, зов бескорыстной дружбы… Вскарабкавшись на вершину мира, он вдруг с разочарованием увидел, что стремиться, кроме как вниз, больше некуда, а неутоленная жажда получить все то, чем обделила жизнь в юности, в до отказа заполненной делами зрелости, с каждым днем нарастала, требуя неких сильных решений.
И ключиком к таким решениям оказался Стас Беняш. Литсекретарю Завальнюка отводилась роль Санчо при Дон Кихоте и Лепорелло при Гуане, хотя на самом деле он, скорее, исполнял роль блудного сына, которого у Егора Ильича на самом деле никогда не было.
Нельзя сказать, чтобы эти двое понравились друг другу с первого взгляда. Некоторое время литературный секретарь был для хозяина всего лишь «странной игрушкой безымянной», безличным существом, про кого в очереди говорят: «Я вон за тем мужчиной в пальто». Впрочем, в день их встречи он был вовсе не в пальто. Это был молодой человек в голубых вельветовых брюках, который сидел в кожаном кресле, по-ребячьи болтал ногой, и на острых носах его лакированных туфель играли отсветы пламени в камине.
Стас Беняш очутился в загородном имении Завальнюка в Жуковке специально ради интервью с хозяином. Был понедельник, а уже в четверг интервью кровь из носу должно было появиться в журнале, с которым Стас в ту пору сотрудничал. Его редакторша месяц договаривалась и утрясала время и дату интервью, но в конце концов произошло именно то, чего больше всего не любят в своей работе репортеры: все в сборе, а персона грата неожиданно заявляет, что у нее внезапно изменились планы и сегодня интервью не состоится. И чего ради, спрашивается, они перлись в тмутаракань, в Жуковку, когда Стас мог бы сидеть в теплой квартире перед своим любимым «ньютоном» и писать заметку о доме Майкла Джексона на острове Сен-Мартен в Антильских Нидерландах? Там поп-звезда и домище на берегу залива с пеликанами, а тут какой-то Завальнюк и какая-то Жуковка. Как говорится, что он Гекубе, что ему Гекуба? Сижу и плачу…
Фотограф и редакторша из отдела оформлений рассредоточились по усадьбе в поисках диковинок, достойных внимания своих читателей. Хозяин дома, не обращая на Стаса ни малейшего внимания, перебирал бумаги на своем столе. Глядя в лицо Завальнюка, лишенное всякого выражения (если не считать сосредоточенно сдвинутых бровей), репортер думал: «Вот передо мной тип, которому неведома мучительная проблема выбора. Он всегда знает, как следует поступить и что для него на первом плане, что на втором, а что на последнем… Ничего против не имею, вообще-то я даже уважительно отношусь к таким людям, если бы не одно «но»: в данный момент для него на последнем месте нахожусь именно я со всеми своими мелкими и незначительными (по масштабам глыбищи Завальнюка!) личными интересами».
И от этих мыслей Стасу захотелось вывести «радушного» хозяина из равновесия. Словом, в кабинете миллионера Завальнюка назревал «бунт «маленького человека».
Метод для своего бунта Стас выбрал неоригинальный, хрестоматийный. Зацепившись взглядом за первое попавшееся — за картину в багетной раме, висевшую за спиной хозяина, молодой человек в голубых вельветовых брюках задиристо спросил:
— Что это за мазня там у вас за спиной?
Завальнюк всем корпусом по-медвежьи грузно развернулся в кресле. Несколько секунд Завальнюк смотрел на картину, затем, мельком взглянув на репортера, занял прежнее положение. Хотя теперь он все так же перебирал бумажки, но видно было, что тон вопроса его покоробил.
— То есть я хочу сказать, что на измайловском вернисаже подобной халтуры навалом, — нагло продолжил Стас, — но если это память о вашем покойном обожаемом дядюшке, тамбовском живописце-самоучке, то миль пардон. Чувствуется влияние парижского модерна с примесью арт-нуво, но в провинциальном преломлении это звучит девственно-свежо, как девушки у пруда Борисова-Мусатова… Кстати, как вы относитесь к творчеству представителей русского модерна?
Завальнюк посмотрел на краснобая долгим взглядом, наверняка не предвещавшим ничего хорошего.
Не выдержав этого прищуренного, стального взгляда, Стас отвел глаза от его лица и переключился на дальнейшее изучение интерьера кабинета, не отказав себе в удовольствии разбомбить кабинет в пух и прах (в переносном значении), обозвав его купеческим гнездом и темным царством и ехидно заметив, что в углу не хватает только портрета предка — купца первой гильдии, написанного каким-нибудь ярославским богомазом.
Затем, не сбавляя темпа, он поделился сплетнями о распределении наград Русского Пен-клуба. Попутно вкратце пересказал содержание новой книги Эдички Лимонова, автора, как оказалось, абсолютно неизвестного Завальнюку. На бойкий вопрос репортера: «Читали?» — Егор Ильич буркнул: «Не слышал, нет»…
Засим он разругал Лимонова за претенциозность и заигрывание с плебсом и заявил, что слово «убогость» имеет слишком положительную окраску для того, чтобы употреблять его преимущественно к новому мюзиклу «Норд-Ост».
— Смотрели?
— Послушайте, сколько вы получаете в месяц? — перебив его, неожиданно задал не вполне тактичный вопрос хозяин кабинета.
Вообще-то вопрос нельзя было назвать неожиданным — Стас сам его спровоцировал.
Решив, что отныне он обречен искать место подметальщика в метро, Стасик хотел остановиться, но уже не мог: Остапа, что называется, несло. Мысленно простившись с насиженным стулом в редакции журнала и коллегами по перу, он назвал сумму, вполне соответствующую скромной должности репортера светской хроники, и с любопытством висельника стал ждать, что будет дальше.
И тут Завальнюк впервые его удивил, снизойдя до нормальных человеческих эмоций. Неожиданно улыбнувшись, Егор Ильич сказал, что ни купца первой гильдии, ни его портрета не существует, зато есть дагеротип 1863 года, который на стену вешать жаль — выгорает, поэтому семейная реликвия хранится под спудом.
— Завальнюки — польский дворянский род. Под Тобольском они очутились при Николае I за участие в вооруженном восстании. Кого расстреляли, кому-то удалось бежать за границу, а мой прадед после семилетней каторги осел в Тобольске. Работал земским врачом… Когда-нибудь я вам покажу его дагеротип.
Станиславу Беняшу впервые за многие годы репортерства стало стыдно.
— У меня к вам предложение, — сухо добавил Завальнюк.
