Предложение оказалось по-деловому кратким: ему было предложено занять должность литературного секретаря господина Завальнюка с окладом, почти в два раза превышающим месячный заработок в журнале.
— При условии никогда не говорить со мной в подобном тоне, — добавил хозяин.
Придерживая рукой слегка отвисшую челюсть, Стасик все же нашел в себе силы ответить, что иным тоном разговаривать с людьми у него не получается. От дурной привычки дерзить старшим по званию его не отучили ни слезы матери, ни зуботычины армейского прапора, так что вряд ли это сделают тридцать сребреников Завальнюка.
Тот сдержанно усмехнулся и кивком выразил свое согласие терпеть литсекретаря таким, каким он уродился. Сунув руки в карманы, Стас поинтересовался, чем конкретно он должен заниматься в новом качестве:
— Писать за вас доклады о состоянии целлюлозной промышленности на данном этапе развития мировой экономики?
Завальнюк, продолжая усмехаться, спросил:
— Вы разбираетесь в вопросах мировой экономики?
— Ни черта! — гордо признался новоиспеченный литсекретарь.
— Тогда не садитесь не в свои сани. Доклады напишут и без вас. К четвергу составьте план культурной жизни Москвы. Когда и что происходит. Выставки, концерты, спектакли… Что стоит посетить. Что стоит почитать.
— Попса, классика, авангард? — деловито осведомился литсекретарь, делая быстрые пометки в блокноте. — Музыка, живопись, литература, театр? В каком жанре будем повышать культурный уровень?
Завальнюк на мгновение запнулся, и Стас с удивлением увидел, как этот большой во всех смыслах человек, огромный, тяжеловесный и сильный, может быть застенчивым и сомневающимся.
— Во всех, — наконец ответил хозяин.
Деньги как стимул давно утратили в его глазах свою ценность. Политических амбиций Завальнюк был начисто лишен, и слава богу! Семья… Все эти годы он привык задвигать семью на задний план — и добился своего: жена и дочь давно научились обходиться без него. На периферии мировых экономических катаклизмов они выстроили свой мирок и жили в нем своей мелкой, тихой, кухонной жизнью, не мешая отцу жить своей. Московская квартира и загородная резиденция были устроены ими на свой вкус и лад. Пока рабочий день Егора Ильича составлял десять-двенадцать часов, он этого не замечал, как не замечал и того, что дочь незаметно выросла, а жена постарела. За двадцать лет совместной жизни Егор Ильич настолько привык к облику подруги жизни, что не испытывал к ней никаких волнующих чувств. Случайные связи не заполняли пустоту, потому что были бессодержательны. Но и заполнить внутренний вакуум приобщением к великому и вечному оказалось делом непростым. Поначалу Стасу казалось, что Завальнюк вообще лишен каких-то эмоциональных переживаний. Бывают же люди, начисто лишенные музыкального слуха, про которых говорят, что им медведь на ухо наступил, или дальтоники, которым что на Сикстинскую мадонну смотреть, что на плакат «Не болтай!»
После двух-трех выходов с Завальнюком в свет литсекретарь даже возроптал на судьбу, решив, что Завальнюку медведь не то что на ухо, а на всю душу наступил и здорово по ней потоптался. Как в народной песне поется «убита дорожка каблучками», так у него «убита» душа, вытоптана, выжжена, и ничего на ней не растет и не всходит.
Тем не менее Стас составил ему культурную программу, и Егор Ильич начал обстоятельно, как все в своей жизни делал, «повышать культурный уровень».
Доповышался до того, что однажды Стас увидел, как этот человек плачет…
Они ездили в «Иллюзион» на итальянский фильм «Кинотеатр «Парадизо». Стас не сразу уговорил Завальнюка посетить кино — почувствовать разницу между фильмом, посмотренным по видео, и фильмом, увиденным на большом экране. Как раз незадолго перед тем между ними произошла баталия по поводу того, как отсматривать программную киноклассику: Егор Ильич настаивал на том, что будет смотреть фильмы дома на видео, в свободное от работы время, по методу: «Полчасика перед ужином, завтра досмотрю конец». Стас доказывал, что это так же неприемлемо, как питаться «Завтраком туриста» и уверять, будто знаешь вкус настоящего шницеля по-венски. И говорить не стоит, кто вышел победителем из баталии: Егор Ильич, кто же еще! Спорить с ним то же самое, что добровольно кинуться под танк, удовольствие не из приятных. Но на посещение «Иллюзиона» Завальнюк все же согласился — продемонстрировал снисхождение победителя к проигравшему.
Шеф не был в кино с той самой поры, когда еще студентом ухаживал за своей будущей женой. Оказавшись в зале, он почувствовал знакомое каждому с детства волнение: когда же погаснет свет? Фильм оказался длинный, и Стас запереживал, что история про маленького мальчика из послевоенного итальянского городка не удержит Завальнюка от дум о работе. Когда шеф ерзал в кресле, литсекретарь опасался, что сейчас он поднимется и по ногам зрителей попрется к выходу, — с него станется!
Наконец — финал. Знаменитый финал «Кинотеатра «Парадизо». Главный герой получает в наследство от старого киномеханика обрезки пленок со сценами поцелуев, вырезанных по соображениям морали из послевоенных кинофильмов. И вот, сидя в кинозале, герой смотрит фильм, склеенный из одних поцелуев, фильм со старыми, давно забытыми послевоенными кинозвездами, и жалеет о своей внешне успешной, но духовно загубленной жизни.
Стас осторожно покосился на Завальнюка, проверяя, не уснул ли шеф в кресле? Что-то подозрительно тихо он себя ведет, не пыхтит и не ерзает. И совершенно неожиданно для себя в отсвете экрана он увидел, что по щекам Егора Ильича бегут слезы.
По пути домой они молчали. Стас старался угадать, о чем шеф думает. Наверняка переживает собственный грустный опыт первой любви (у каждого есть такой опыт), и ему, как и главному герою фильма, кажется сейчас, что в своей жизни он не нашел самое главное. Нечто вечное, чистое, прекрасное и невинное, как поцелуи Греты Гарбо и Ингрид Бергман…
Когда Завальнюка не стало, Стасик не раз, думая о причине его трагической смерти, приходил к выводу, что тот вечер в кино в каком-то смысле определил ход дальнейших событий. И таким образом он сам стал невольным виновником и участником смерти своего хозяина Егора Ильича.
2
В галерее Марата Гельмана выставлялись работы питерской «Мастерской речников». Случай эксклюзивный. Обычно эти ребята выставляются в Роттердаме или в школе Баухауз, а их шедевры разбросаны по многочисленным клубам обеих столиц. Тимофея Арамова Стас знал лично, работы Тимы всегда ему нравились. Среди них по каталогу проходила «Любовь», которую Стас видел раньше на передвижной выставке в клубе «Титаник» и знал, что это — вещь. За качество остальных Тимофей ручался, и Стас уговорил Завальнюка поехать посмотреть, хотя предполагал, что шизофреническое творчество ребят в стиле low-tek дорогому шефу пока не по зубам.
Выбираясь из Питера в Москву на перформанс к Гельману, Тима Арамов и не предполагал, что этот вечер станет в его жизни роковым.
«Ну вот, — сокрушался Стас год спустя, — еще одному человеку я сломал жизнь. Наследственность у меня тяжелая, что ли?»
