ниггеры прибились к воде. Соседи недавно построили шикарный бассейн, и по этому случаю мадам Мерсье даже проболела несколько дней.
Ей хотелось такой же. Нет! Ей хотелось лучше! В два! Нет в три раза больше! Как раз в оставшуюся площадь их участка. Загорать и купаться в нем она не собралась, но у людей — же есть! У ниггеров этих есть, а у них нормальных людей нет. Разве это справедливо? Она прижалась носом к стеклу, расплющив его в блин. Моргнула раз, другой глазами высматривая в рядах шезлонгов девятнадцатилетнюю соперницу.
Она действительно была там. В окружении своих братьев. Родители, почему то отсутствовали. Шезлонг был разложен почти горизонтально и стоял так, что купальника «стринг» практически не было видно. Девушка казалась голой. Мадам Мерсье привычно скривила губы в гримасе презрения.
— Ах ты, кобелина проклятый! Я так ведь и знала! Я так и знала, что ты на нее пялился! Наверное, еще и в окошко к ней сиганул! Да чтоб тебя громом разбило! Да чтоб тебе всю оставшуюся жизнь только шелудивых шавок трахать!
Она сложила в страстной молитве толстые ладони и подняла глаза в потолок.
— Господи! Да как же это? Да неужели ты не видишь?
— В чистом голубом небе раздался одинокий раскат грома. В кабинете полыхнуло синими молниями, и в воздухе появился отчетливый привкус озона и серы. За спиной мадам Мерьсе, что — то отчетливо упало на пол. Она резво обернулась, в страхе прижав руки к груди.
— Джонатан? — Она тревожно осмотрела комнату еще раз. Из-за большого письменного стола, заваленного бумагами, доносились странные звуки. Она подошла ближе. Вытянув шею, заглянула в просвет между полкой и столом.
Там выпутываясь из домашнего костюма Джонатана, ворчал огромный черный пес. Он стряхнул, наконец, с шеи брючный ремень. Встал на четыре лапы и деловито отряхнулся. Моргнул желтыми глазами и уставился на посетительницу.
Издал короткий рык и задрожал брыльями, обнажая крепкие желтые клыки. Что — то очень знакомое почудилось мадам Мерсье в облике этого зверя. Что — то поразительно знакомое.
— Джонатан?! — Обида. Страшная обида поднялась со дна ее, в общем — то светлой, но какой то странной души.
Теперь ее муж действительно сможет изменять ей с кем захочет и когда захочет.
Она нашарила на столе толстый том юридической энциклопедии и замахнулась на поджарого, крепкого в легких седых подпалинах пса.
— Ах ты, с-скотина! — Джонатан, теперь не обремененный никакими нормами морали с облегчением вздохнул, присел перед прыжком на задние лапы и плотоядно обнажил зубастую пасть, целясь клыками в горло мадам Мерсье.
Одна правда, на двоих
(Реприза из повести «Следы на песке»)
— Аната ха ронин шимасу? — Ты ронин? — У меня было много битв. Я понимал язык воинов красного солнца. Я поклонился ему, прижав к груди кулак.
Никому не понять, как живет и чем живет Хартланд. У меня не было господина, но я не терял чести. У меня была тропа. И, как это ему объяснить? У нас разные правды.
— Ши хаджи десу — Я самурай. — Да, уж. Мой господин велик и я предан ему. Иногда бывает так, что мы ссоримся, и не понимаем друг друга. Очень часто мне хочется послать его ко всем чертям, но мы неразделимы. Неразделимы, как воздух и крылья в полете бабочки.
Этот офицер не стал, драться со мной на мечах, если бы я не был равен ему. Он просто пристрелил бы меня и все. На столь большой дистанции, не смотря на все свои навыки, мне нечего было ему противопоставить. Ничего кроме чести.
— Анатано масука дехаро дезука? — Кто твой господин? — О, боги! Неужели он думает, что поймет меня? Хотя тропа и путь — это очень схожие понятия. Можно было попробовать. Воевать и побеждать можно не только оружием, но и искусным диалогом. Мне нужно было, чтобы он просто не потянулся к кобуре с пистолетом.
Меня несколько напрягало, то, что боевой офицер, увидев в этом кровавом месиве, солдата в панцире и остроконечном шлеме, никак на это не реагировал. Хотя, кто там разберет, на самом деле, что у нас в голове? Он, наверное, не удивился, даже если бы я надел скомороший костюм с бубенчиками, но, мне нужно было выжить. Уже в который раз, и я очень старался.
Путь самурая в ментальности этого офицера — понятие весьма уважаемое. Есть самураи, которые имеют право сами выбирать себе хозяина. Их судьба — это путь чести, которому они следуют. Таких самураев не слишком любят, потому, что если их хозяин сам нарушит кодекс, самурай имеет право прикончить его и начать поиски более достойного господина заново. Но, уважать — уважают. На, уважение и поединок я имел право.
— Ши ха мейо до ноу араку, сеншу. — Я иду путем чести, воин. — Офицер склонил голову, прижав кулак правой руки к своим орденам. По-моему, он был капитаном, если судить по его знакам на погонах. Хотя, мне было все равно кто он. Он пришел на земли Хартленда, как ходили многие, и отнюдь не с дорогими дарами.
— Я хочу попросить тебя об одолжении, солдат. — Я слушал его краем уха, косил взглядом, осматривая место для поединка. Отводить взгляд и улыбаться было бы для моего противника оскорблением, и я старался не показывать, того, что я уже начал планировать бой. Если бы я его оскорбил, то он начал бы меня атаковать немедленно.
Площадка, на которой мы неожиданно возникли друг перед другом, была совсем небольшой. На длительный поединок, который мечники называют журавлиным, не было места. У меня всего было пара шагов на атаку и те же два шага на отступление. Значит в запасе у меня три четыре удара — не больше, если не меньше. Одна атака и всего две блокировки атаки противника. На весь бой полторы две секунды. По другому — никак.
Если он мастер «будо», то его катана, которая длиннее моего клинка на целую ладонь располовинит меня с одного удара. Катана — не боевой меч, он предназначен для выяснений отношений в быту, но это мало, что меняло. Мои доспехи слишком тяжелы для того, чтобы реагировать на атаки подобного рода.
Атаки мастера будо молниеносны и, в общем, ничем не отличались от пули, которую офицер мог загнать мне в лоб, если бы воспользовался пистолетом. Хотя, на то, чтобы достать его из кобуры, расстегнув при этом крючок, поднять и направить в мою глупую голову, тоже было нужно время.
Я вытащил из-за спины клинок
