эта раздраженная, крикливая грубость… А встретила такой королевой!
— Может быть, все-таки поговорим спокойно?.. Возможно, я неудачно выразилась. Но суть от этого не меняется, — как можно дружелюбнее сказала она. Однако Огурцова ничего не желала слушать:
— Вы меня оскорбляете как мать и требуете спокойствия? Уж не я ли, по-вашему, лишила воли своего ребенка? Да у него баян есть! Тетрадей полный стол! Одних ботинок четыре пары!
— Вряд ли можно измерить заботу родителей количеством ботинок…
— А чем ее можно измерить? Ценой подарков классному руководителю? — яростно взглянула на нее Огурцова. — Так ведь, кажется, не было еще Восьмого марта, можно и подождать.
У Валентины на миг занялся дух, словно от удара под ложечку: многое приходилось порой выслушивать от родителей, но такое… Однако пересилила себя, сказала как можно спокойнее:
— Передайте, пожалуйста, мужу, что я жду его завтра в школе, после двух. И прошу извинить. — Пошла к двери.
— Станет мой муж к вам ходить, будто у него дела нет! — бросила ей вслед Огурцова. Но Валентина уже не слушала ее, в памяти вдруг вновь высветилась прошлая боль, прошлая горечь вхождения в неведомое. Зазвучали, внезапно вынырнув из небытия, слова песни: «И как русский любит родину, так люблю я вспоминать дни веселия, дни радости, как пришлось мне горевать…»
12
…Тропа убегала из-под ног, словно торопилась пересечь заснеженное поле. Вот и Каравайцево — два ряда окруженных сугробами изб. Сюда не ступала вражья нога, не упало ни одной бомбы, но война и здесь наложила свой отпечаток. Обветшалые крыши, покосившиеся крылечки, раскрытые сараи. Давно не прикасалась к ним мужская рука. Столько здесь домов, куда хозяева уже никогда не вернутся!
Тряхнула головой, отгоняя горькие мысли. У встречного старичка спросила, как пройти к Шатохиным. Открыл Леша, сказал неласково:
— Мамки нет, на свинарне она.
— Разреши, я зайду.
Мальчик неохотно посторонился. Валентинка обмела голиком снег с валенок, прошла за Лешей через просторные сени. В комнате — широкие лавки вдоль стен, громоздкая печь, сбоку нее — полати, несколько перекинутых под самым потолком с бруса на брус досок. На застланной соломой деревянной кровати возились девочка и мальчик в коротких запачканных рубашонках. Двое малышей вопили в подвешенной на вожжах люльке. Девочка лет семи, с такими же, как у Леши, льняными волосами, вытирала со стола пролитое молоко. Пахло грязными пеленками, сыростью. Валентинка заглянула в люльку: так и есть, малыши вопили не зря.
— Ну-ка, принеси теплой воды, — сказала настороженно следившему за ней Леше и сняла пальто. — Да поищи чистые пеленки.
В жизни не приходилось Валентинке пеленать грудных детей. Как только развернула двойняшек, вся ее решимость исчезла. Она не знала, что делать с этими крошечными существами, как запрятать в пеленки непокорные, ускользающие ручки и ножки. Малыши были толстенькие, один белоголовый, другой с черным пухом вместо волос. Они кричали, зажмурив глаза, разинув беззубые ротишки. Люлька качалась, пеленки пришлось разложить на кровати. Сидевшие там мальчик и девочка смотрели на Валентинку, раскрыв рты, девочка постарше стояла, словно зачарованная. Один Леша не потерял присутствия духа: помог Валентинке связать орущих сосунов, нажевал в тряпочку и засунул им в рот хлебный мякиш. Валентинку покоробило, но что она могла предложить взамен?
Потом она умыла все еще ошалело пяливших на нее глаза старших детишек, заставила Лешу подмести пол. Изба приобрела более жилой вид, а дети уже не казались такими замурзанными. Даже льноволосая девочка вплела в косичку какую-то тряпицу.
— Покажи, где живет Волков, — сказала Валентинка, снимая с вешалки пальто.
— А вы разве маму не подождете?
Неужели это голос Леши, глаза Леши? Вот он как умеет говорить и смотреть, этот непослушный, упрямый мальчик. Разве могла Валентинка предполагать, что на свете существует второй Леша — тихий, застенчивый, ласковый…
— Я еще зайду, обязательно, — пообещала она.
Мальчик выбежал на крыльцо:
— Вон тот дом, под железом, — и добавил гордо: — Они богатые!
…Густой запах мясных щей с порога ударил в нос Валентинке. Возле печки орудовала ухватом крупная полногрудая женщина; услышав скрип двери, отставила ухват:
— Здравствуйте, здравствуйте! — Так вы учительша нашего ирода? И что с ним делать, ума не приложу, головушка моя горькая. Прежняя учительша жаловалась, вы… Отец и так кажный день шкуру спускает, а толку нет. У-у, изверг! — пригрозила она кулаком в угол.
Только сейчас Валентинка заметила Юру: он сидел с шилом и дратвой в руках, зажав между коленями валенок. Не поднял головы, не захотел поздороваться… Дом и вправду богатый: скатерть на столе, крашеные полы. Но эта женщина — какое сытое и злое лицо!
— Я не жаловаться пришла, — строго сказала Валентинка. — Юра неплохой мальчик, зря вы его ругаете. Просто, как учительница, я обязана познакомиться с условиями, в которых живет ученик.
— Это ли не условия! — развела руками женщина. — В чистоте, напоен, накормлен.
— Хлебца хоцу-у, — раздался вдруг с печки тонкий голосок, из-за трубы выглянула девочка с двумя торчащими косичками.
— Хлебца? — взвилась женщина. — Ах вы, несытые утробы! — Подскочив к печке, она вытащила горшок румяной молочной каши, бросила на стол хлеб, ложки. — Отцу хотела оставить, с работы придет. Нате, жрите!
Девочка с испугом следила за ее неистовыми движениями. Юра, все так же не поднимая от работы головы, сказал:
— Жри сама. Мы не собаки.
— Видите, разве это дети? — повернулась к Валентинке женщина. — С ними тут помрешь в одночасье. Родную мать уморили, а мне, чужому человеку, легко ли? Ох, уйду я, уйду! — заныла она, прижимая к сухим глазам передник.
«Уходи, да поскорей», — чуть не сказала Валентинка. Но, вспомнив свою ненужную вспышку в сельсовете, сдержалась. Лишь уронила:
— Передайте мужу, пусть обязательно зайдет ко мне в школу, — и обернулась к мальчику: — Ты, Юра, оказывается, мастер. Сапожничаешь!
— Ну, сапожничаю, вам-то какое дело? — огрызнулся ученик, подняв на нее недобро сверкающие глаза. — Поддабриваетесь? Я, может, не люблю добрых, вот! — и еще ниже склонил над валенком лохматую, давно не чесанную голову.
13
Мелкий дождь шуршал и шуршал за окнами, мерно, надоедливо, нудно. Валентина прикрыла форточку, задвинула шторы — такую тоску нагоняла осенняя непогода. Горький осадок оставила встреча с Огурцовой. Кажется, за плечами большой опыт, сразу чувствуешь человека, можно бы избежать столкновений. Не получается. Как у молоденькой Валентинки когда-то… Единственное, что пришло с годами: не нападать с бухты-барахты, вроде того памятного случая во Взгорье, с Лапниковым. Все-таки все в жизни учит, все оставляет свой след…
Пришел Володя, раньше обычного, долго мыл возле крыльца, из кадки, доверху заляпанные грязью сапоги. Войдя в кухню, зябко передернул плечами:
— Б-р-р! В правлении холодно, всюду
