Книга Пловцы - Джулия Оцука

отрицатели до мозга костей – просто думают: «Нет. Этого не может быть. Разве это не должно происходить только с другими бассейнами? Разве мы не должны были – разве не говорили нам, разве не обещали – быть особенными? Иными? Неуязвимыми? Исключительными? Или это – как выразился новоиспеченный буддист «Рёдзё» (для нас Джош) с шестой дорожки – «просто судьба»? Или еще проще – детский онколог Мин Хи с седьмой дорожки – тупо невезение? Иоланда, чьи дети выросли и давно уехали из дома, надвигает на лоб свои очки-авиаторы и говорит: «Все есть потеря».

Самые стойкие из нас настаивают, что закрытие бассейна, возможно, не так уж ужасно. «Это только начало», – говорят они. И – «Это возможность перестать ходить в шлепанцах и наконец подняться на поверхность и начать жить по-настоящему». «Больше никаких срочных заплывов, как только запахло сложностями». Мы снова влюбимся в наших супругов (в незнакомцев, за которых мы вышли замуж). Выйдем из зоны комфорта. Станем волонтерами в приюте для бездомных. Попросим о повышении зарплаты. Напишем благодарственное письмо (Спасибо, мам!). Улучшим наше равновесие. Нашу осанку. Наше отношение к самой жизни. Больше никаких жалоб! Мы откроем свой бизнес. Консалтинг «У Джона». Закончим писать второй роман. Начнем вести журнал. Устроим званый ужин. Прозреем. Станем «душой компании». Познакомимся с соседями. Не хотите одолжить чашку сахара? Вспомним хоть раз посмотреть на небо. Потому что жизнь – это нечто большее, чем просто плавание вдоль тонкой нарисованной черной линии.

По мере того, как лето приближается к своему неизбежному концу, мы все больше и больше смиряемся со своей участью. Все кончено. Люди задерживаются в воде на минуту-другую, прежде чем вылезти из бассейна, хотя прекрасно знают, что нарушают правила. «Что они сделают, выгонят нас?» – вопрошает Марлин. Роджер пропускает обязательный предзаплывный душ. Дороти отказывается надевать шапочку. Иэн с особой силой пинает дверь «Только для персонала», просто потому что «всегда хотел это сделать». (Ничего не происходит.) Эрик царапает свои инициалы красной ручкой на плакате с предупреждением о кражах на лестничной клетке, просто потому что «а почему бы и нет?» Его вечный соперник по дорожке Эстебан следует его примеру. Я тоже здесь был! Белинда кивает инструктору, и инструктор – впервые («Вы это видели?») – кивает в ответ. Кевин набирается смелости и заговаривает с пловчихой с третьей дорожки, Эбигейл, в которую он тайно влюблен уже больше десяти лет. «Хорошие очки», – говорит он. А Эбигейл, которая вздыхает по далекой Дарье с восьмой дорожки (Слишком хороша для меня), улыбается и любезно отвечает: «Спасибо». Эверетт предлагает устроить встречу. А Гершель – пикник в парке, хотя мы не из тех людей, кто любит пикники. «Терпеть их не могу», – говорит Дженнифер. Нолан добавляет, что он не против «пикников как таковых», но у него смертельная аллергия на пчел. «И вообще, – заключает Эмили, – мы что, действительно хотим увидеть друг друга в одежде?» Элис отвечает: «Конечно!»

Иногда, среди ночи, мы лежим без сна, пытаясь представить бассейн без нас. Пустой стул спасателя, стоящий у трибун. Табло без счета. Резкий хлорированный привкус никем не вдыхаемого густого влажного воздуха. Длинный сачок в углу, тайно мечтающий о чем-то лучшем – о мертвом листе, бабочке, крокодиле, маленькой коричневой птичке, о чем-нибудь, о чем угодно, кроме вечного груза резинок и спутанных колтунов волос. Два трамплина для прыжков в воду надежно прикручены с глубокой стороны бассейна, бездвижные, бестрепетные. Желтые разделительные дорожки наслаждаются своей естественной плавучестью после окончания рабочего дня. Вечеринка! Слегка провисшие канаты. Мы так устали. Мягкое урчание недавно прочищенного электронасоса. Ом-м-м… Бешеные стрелки темповых часов, беспрерывно, бездумно несущиеся вперед сквозь тьму. Ровная гладь воды, безмятежный голубой прямоугольник, плывущий над растрескавшимся дном нашего мира. А потом мы закроем глаза и погрузимся в сон, а утром, проснувшись, на одно блаженное мгновение забудем, что через пять дней, через три дня, через два дня, завтра – нашему миру придет конец. И тогда мы увидим его – тонкая нить, мерцание, краткая вспышка на самом краю нашей сетчатки, которая едва-едва осознается как линейное событие. И как бы мы ни старались вернуться обратно, в безопасный сон, уже слишком поздно. Солнце пробивается сквозь шторы, звонит будильник, мусоровоз с грохотом и хрипом проносится по другой стороне улицы. Мы встаем.

Инструктор дует в свой свисток – три коротких пронзительных сигнала, за которыми следует один длинный, – и выкрикивает такое знакомое слово: «Выходим!»

Одна из нас снимает очки и смотрит на часы, чтобы убедиться, что время действительно вышло (время вышло). Второй подплывает к лесенке в углу и спрашивает: «Ну вот зачем он это сделал?» Двое восклицают: «Нет!» Еще одна цепляется за кафельный бортик бассейна, пыхтя и задыхаясь. «Мое сердце разбито», – говорит она. Другой не может найти свои очки. «У вас было когда-нибудь такое ноющее чувство, – спрашивает еще кто-то, – как будто вы только что профукали всю свою жизнь?» Некоторые не могут говорить. Многие – большинство – даже не здесь. Либо мы не плаваем по выходным, либо плаваем, но раньше, утром, до полуденной давки. Некоторые могли бы быть здесь в три часа дня в воскресенье, но в последнюю минуту возникло что-то более срочное: больной родитель, чудовищная мигрень, день открытых дверей, который нельзя было пропустить. «Я думаю, это тот самый». Один из нас – самопровозглашенный несентиментальный человек, который «не умеет» прощаться. Еще одна уже две недели не плавает из-за надрыва вращательной мышцы плеча, но специально спустилась в бассейн, потому что здесь ее место. «Там, наверху, я просто притворяюсь собой». Один из нас здесь, но очень хотел бы, чтобы его здесь не было. «Как будто это все уже в прошлом». Один из нас застрял на бранче. Одна из нас продолжает плавать взад-вперед по своей дорожке, когда все остальные уже вышли, и когда мы окликаем ее по имени – «Элис, время вышло!» – инструктор поднимает руку и тихо говорит: «Еще один бассейн».

А после, проплыв свою последнюю дистанцию, она принимает долгий горячий душ в раздевалке, переодевается в свою одежду, поднимается по лестнице и выходит, часто моргая, ошеломленная, в яркий, сверкающий мир наверху.

Diem perdidi[3]

Она помнит свое имя. Она помнит имя президента. Она помнит, как зовут собаку президента. Она помнит, в каком городе она живет. И на какой улице. И в каком доме. Возле него большая олива и поворот дороги. Она помнит,