от друга. Это потому, что разные люди в них душу вкладывали, или один и тот же мастер работал, да в разном состоянии и настроении. Вот и передались они выпускаемому всей фабрикой инструменту.
Но многое ещё зависит и от исполнителя. В каком он возрасте, в силах, в каком — добром или разбитом — расположении духа, как через прикосновения пальцев к струнам передаёт энергию, посылаемую ему откуда-то свыше, из иных миров косматого космоса. Копится эта энергия там, за незримыми горизонтами и непостижимыми смертным людям высотами, и чтобы не разорваться в себе самой, разряжается по проводникам. Люди и есть эти проводники, каждый своим талантом обладает, кто-то к живописи, кто-то к сложению стихов, музыке или к изобретательству.
Так и происходит отступление пустоты и обмен энергией между всеми проводниками — человечеством. Добрая энергия слова или музыки несёт сострадание, мир, любовь и созидание, злая — войну, разруху, ненависть, деградацию и жестокость. Это как плюс и минус в обычной электрической розетке. Включил в неё радио — вот тебе и приятная музыка, замкнулись между собой плюс и минус — всепожирающий пожар, как у того мужичка в жирной майке и больших шортах. Анатолий Иванович видел себя на светлой стороне высокой энергии, верно служил ей. Так, во всяком случае, он сам считал.
То, что какая-то неведомая сила прекрасного передаётся людям через резонаторное отверстие инструмента, Анатолий понял ещё в детстве. А уже когда стал мастером и разобрался в создающих звук конструкциях, стал уделять особое внимание каждой детали, участвующей в его передаче миру и до самых краёв наполняющей Вселенную смыслом.
Тогда же, в детстве, от преподавателя музыкальной школы, он и услышал слово «душка». Вначале он даже не знал, что душка в скрипке — это всего лишь еловая палочка, соединяющая между собой две деки. А потом, заглянув внутрь купленного отцом Иваном Анатольевичем инструмента, обнаружил её ровненько под нижним окончанием струнной подставки.
«Разве это и есть душка? Просто палочка?», — подумал Толик, в его-то детском представлении это был какой-то сложный механизм, который нужно настраивать и предохранять от нечаянного воздействия. А тут — деревяшка длиной в полкарандаша и шириной в мизинец. Но когда при смене струн на своей скрипке душка, звонко тарахтя, провалилась в глубину инструмента, Толик понял, как много значила для звучания эта, поди, совершенно бесполезная деталь.
И чтобы установить её в нужное место, что оказалось непростой задачей, Толику с отцом пришлось объехать полгорода в поисках мастера, имеющего для этой операции необходимый ключ, обладающего универсальным слухом и глубокими знаниями геометрии смычковых инструментов. Здесь и увидел Толик, сколько кропотливого тонкого труда и усердия вкладывает мастер в установку душки, ведь без неё, как он многозначительно и торжественно произнёс, «скрипка мертва есть».
Эти слова мальчик запомнил на всю жизнь. Когда бабушка называла Толика «душкой моей», он заглядывал внутрь своей одесской скрипки и представлял себя на месте скромной еловой палочки. «Наверное, я для бабушки тоже очень важная деталь, раз она меня так называет. Наверное, и живёт, превозмогая то потери, то безденежье, то болезни потому, что я у неё есть», — думал Толик. И в этом была большая доля правды.
Душку для скрипки Евгения Борисовича Васильева мастер точил с особым настроением. Почему-то показалось, что от этого зависит судьба молодого человека — сына приятеля его музыкального детства. Да, потом Борька стал известным в городе бандитом, но Женя-то тут не виноват. Время было такое. И дочка его не виновата, а она должна получить в руки достойный инструмент великого русского мастера. Может, и лёд, намёрзший после потери матери, начтёт таять, может, и отца сможет простить и снова откроет для него своё маленькое детское сердце. А вдруг станет знаменитой русской скрипачкой?!
Когда ремонт инструмента Васильева был закончен, Анатолий Иванович позвонил одному из своих старых знакомых — Виталию Павловичу — виртуозному музыканту с большим стажем, поигравшему и на танцплощадках, и в дорогих ресторанах, и даже в оркестре областной филармонии.
— Виталик, привет, это Доктор, тут такое дело. Хотел бы собрать у себя в доме и мастерской сейшн с участием старичков. Помнишь, как мы раньше тусили?.. Эх, да, было время!.. Чаем и пирожными я угощаю, за этим дело не станет. Пивом и рыбой тоже, но после всего… Нет, толпа не нужна. Приглашай только тех, кого считаешь нужным, поиграем, пообщаемся, зрителей будет мало, но это для меня важные люди… Вот и ладненько, договорились! Жду!
В этот момент в мастерской раздался звонок. Привыкающий проводить вечера в одиночестве и тишине двухэтажного пустого дома мастер вздрогнул. Кого это принесло в такое время, рабочий день, вроде бы, давно закончился? Анатолий Иванович включил свет в галерею, отрыл двери и увидел на пороге… Анастасию Валерьевну, слегка заретушированную безжалостной кистью лет, но всё такую же лёгкую телом и игривую взором. Сколько годков не виделись, и не вспомнить.
— Привет, Толик! Сорока на хвосте принесла, что ты холостякуешь. Куму в дом пустишь?
X
Непреходящий запах медицинских препаратов стоял в небольшом кирпичном доме у Тамары Васильевны, матери Елены Владимировны. Болезнь неумолимо прогрессировала, метастазы беспощадно поедали иссохшую плоть, приступы являлись один за другим, «скорая» раз за разом бестолково целовала знакомую калитку, а ждать исцеления теперь можно было только от Всевышнего.
— О боги-боги, сколько вас на свете — и шумерские, и славянские, и египетские с греческими, всех и не упомнишь. Да ни один ни разу не откликнулся на мои мольбы, — плакала Тамара Васильевна, почти уже не поднимаясь с постели.
Приехавшая с пожитками дочь с некоторых пор перестала подбирать слова утешения, утомилась. Тихим голосом порой ругнёт старушку, мол, не поминай Бога всуе, грех это. И хотя что такое грех, и как нужно себя вести человеку в свой последний отрезок жизни, она всецело не понимала, но чувствовала, что обязана одёргивать безрассудные импульсы матери. Перед кем обязана — тоже не знала, но ощущала в доме присутствие некой неосязаемой третьей силы, явившейся сюда без спросу, но по законному праву жизни и смерти. И эта сила слышит всё, и судит за всё, что сделано и сказано.
Эту силу Елена чувствовала ещё в детстве. Скажешь, бывало, кому-то слово грубое, обязательно «прилетит» отдача — то ли острый камень окажется в том самом неудобном месте, куда ступает босая нога, то ли учитель вызовет к доске в неподходящий момент неготовности к уроку. Всего лишь одно слово, а как громко и точно аукается оно на другой стороне бытия. А тут
