Сергей Волошин
Душка
Друзьям бардам, музыкантам и поэтам
посвящается
I
Май выдался необычно дождливым. Нескончаемыми сутками сизые грозовые тучи нависали над приунывшим от холодного купания и липкой дорожной слякоти городом, и, казалось, что эта атмосферная аномалия продлится вечно. Солнце даже набегом не выныривало из свинцовых небесных глубин, порывистый ветер неласково гладил едва народившуюся, но уже напитавшуюся влагой листву, ночи звенели струнами ливней. Вооружённые разноцветными зонтами люди стремглав проскальзывали из ковчегов своих домов, рассасываясь по заводам, фабрикам и офисам, и точно так же, мелкими перебежками между россыпями дождей — от здания к зданию, от дерева к дереву, от магазина к магазину — возвращались вечером обратно.
Гитарная мастерская Анатолия Ивановича пустовала уже больше недели. Ни одного случайного клиента, ни единого долгожданного звонка. А ведь месяц назад, в холодном и небывало снежном апреле, мастерская была завалена музыкальными инструментами, молящими о ремонте или реставрации. Битые безжалостным временем советские и иностранные гитары, а также причудливые поцарапанные мандолины, принесённые сердобольным преподавателем близлежащей музыкальной школы, скрипки и виолончели, домбра и балалайка, даже растрескавшийся пожилой чехословацкий контрабас.
А теперь ничего и никого. Пустой дом, словно застывшая в зёрнах ветхой черно-белой фотографии, просторная мастерская. Ну, да, кому охота по такой погоде тащить куда-то свои любимые музыкальные инструменты? Уехала и Елена Владимировна, жена, с которой прожили целых тридцать пять лет. Забрала с собой собачку Зиту, игривую рыжую дворняжку с искрящимися как бусинки чёрными глазами, которую Анатолий Иванович очень любил.
Собирая в дорогу сумки, Лена сказала, что снова едет проведать свою больную мать, Тамару Васильевну, а если будет нужно досмотреть старуху, то придётся на какой-то неопределенный период задержаться — «сам понимаешь». Но обряженный хрупкой надеждой Анатолий Иванович знал, внутренне чувствовал, что это неправда. Лена уезжала навсегда, в её необыкновенно больших, не тронутых паутиной морщин глазах и виновато дрожащих устах читалось прощание.
Да, тёща Тамара Васильевна давно нездорова, и возраст — ни много, ни мало, а восемьдесят лет — неподъёмным багажом гнул к земле. Грудами беды нарастали болезни — сначала долгое лечение в кардиологии, потом непрекращающийся разрывающий грудь кашель, вызванный небольшим новообразованием в правом лёгком. Врачи отказались делать операцию, сетуя на солидные годы пациентки, но лечение химиотерапией всё-таки назначили. Здесь и дал о себе знать пробудившийся сытым вулканом болящий кишечник.
— Всё, доча, видать, конец пришёл, — визгливым скрипом гнущегося листового железа стонала Тамара Васильевна. Дочка убедительно и деловито успокаивала, а как иначе.
Весь последний год Лена часто ездила к матери в соседний городок-спутник. По возвращению всегда всё подробно и обстоятельно рассказывала супругу, иногда искренне просила совета, искала сочувствия и практической помощи. Но последние пару месяцев жену словно кто-то подменил. Стала молчаливой, холодной, отдалилась. Перешла ночевать в спальню умершего в детстве сына, в которую раньше заходила только прибраться, всплакнуть у сыновней фотографии и помолиться бабушкиной иконе, что в дальнем углу.
На все вопросы Анатолия Ивановича отвечала, что так надо, так легче. Стала часто испаряться из дома к подруге — однокласснице, с которой не виделись лет сорок. Что за неожиданно вспыхнувшая дружба на склоне лет? И тоже отвечала, что общение даёт некую силу, терпение для преодоления грядущего неизбежного — смерти матери.
— Давай, может, я тебя как-то подменю, съезжу к тёщеньке, проведаю, приготовлю ей супчика, своего фирменного, а? — неуверенно, видя взвинченное настроение супруги, предлагал Анатолий Иванович.
— И мыть ты её тоже будешь? — грубо вопросом на вопрос отвечала жена и гневно поясняла, что не стоит беспокоить маму без лишней надобности. Она, мол, сама себя в зеркале стесняться стала, а тут любимый зятёк заявится. Однозначно, нет.
Но было что-то в этом «нет» другое, сложное, необъяснимое. Словно умышленно Лена искала повод провести невидимую, но радикально сепарирующую линию в добрых супружеских отношениях. Нет, не такой старости ожидал Анатолий Иванович. Думал, что с годами из химической реакции любовь переваривается в какую-то иную субстанцию, тесно связывающую близких людей на высоком духовном уровне, а пресловутый «бес в ребро» — это вымысел людской.
Да и не «бес» это вовсе. Видел, понимал по алгебре супружеских слов, чувствовал по мелодиям её настроений, что никаких ни новых, ни старых отношений у Лены нет и быть не могло. С одной стороны возраст уже не тот, год назад как вышла на заслуженный отдых, с другой стороны — характер верный — за всю жизнь никогда и неуловимого намёка не было на то, чтобы пойти на сторону. Ну, а болезнь матери — и вовсе не причина рвать семейные узы. Наоборот, у всех людей бывает так, что беда сближает.
Тут что-то другое, и это самое другое Анатолий Иванович стал искать в себе. Молчит Лена, не разговаривает и он. Как в старой детской игре в молчанку. Уходит в мастерскую, смотрит сквозь окно на кухню, и видит, что мучается жена, разговаривает сама с собой, машет исхудавшими руками как психически больная. Прежде румяные щёки ныне впали, скулы заострились, всегда опрятно уложенные в пробор длинные каштановые волосы растрепались и обнажили прикорневое серебро. Плохо Елене Владимировне, нехорошо и Анатолию Ивановичу.
Широкое арочное окно со столешницей, ведущее из мастерской в кухню, он сделал несколько лет назад специально, чтобы сократить расстояние и увеличить периоды проводимого вместе с женой времени. Лена на кухне у газовой плиты, а Анатолий Иванович управляется со своими инструментами, так можно и чайку попить вместе, не отходя от верстака. С одной стороны окна — столярный стол, с другой — столовый, видно друг друга, слышно, если вытянуться во весь рост, то можно и поцеловаться, да легонько ущипнуть любимую за нежные места.
Раньше на месте мастерской был отцовский гараж. Но, доглядев отца до самой смерти, Анатолий Иванович перепланировал дом на свой лад, чтобы и жить с супругой было удобно, и на работу не ходить далеко. Спустился со второго этажа, и ты уже на месте, трудись на здоровье. Лишь стойко пахнущая целлюлозой малярная камера, где мастер занимался покраской и лакировкой инструментов, была возведена отдельно, в углу небольшого засаженного яблонями и грушами двора.
По молодости Лена, хоть и работала в школе учителем математики, дома была молчаливой, зато крайне раскрепощённой, могла вечерком заманить мужа куда-нибудь под яблоню и сконфузить неожиданно возникшей горячей страстью. Робко оглядываясь и молча кивая на светящиеся соседские окна, Анатолий краснел, покрывался холодной испариной, упирался от
