пить, а от выкуренной сигареты подташнивало. Вскоре, к моему счастью, Макс бросил карты на стол и сказал:
— Ладно, надо мне двигать до Маринки, вы как?
— Да тоже пойдем, — ответил Пашка. — Че тут тереться?
Я радостно кивнул, и мы засобирались. Свет выключили, и ко мне вновь вернулось странное зрение, но руку вдруг схватила страшная боль. Я не сдержал стона.
— Ты че, обосрался там? — спросил Макс и заржал. Пашка тоже хохотнул, а мне было не до смеха, казалось, руку раздирает изнутри что-то твердое и живое.
— Да просто нога затекла, — ответил я, сжав зубы.
— Да, хреново это! — сказал Пашка. — Жесткие мурахи, ага?
— Ага, — подтвердил я.
— Догонишь, короче, — ответил Макс и вышел из каморки. Пашка последовал за ним.
Еще пару минут я боролся с ужасной болью, а потом резко все прошло. Я выпрямился, выбежал из каморки и поспешил догонять парней.
Двигаться по подвалу теперь было легко — я видел каждое препятствие с невероятной четкостью. Вскоре заметил и спины ребят, которые уже были у выхода. Дверь открылась, и яркий свет на секунду ослепил меня. Никто не собирался меня ждать. Ребята вышли, и когда я подбежал к двери, она захлопнулась, и послышался звук запирающегося замка.
— Эй! Меня подождите! — крикнул я.
Замок щелкнул и за толстой дверью я услышал глухой голос Макса:
— Егорка, Егорка… Слово надо держать. Вот посиди теперь там и подумай о своем поведении, а в понедельник отдашь мне полторы сотни.
Вот и долг вырос.
— Макс, не гони! — закричал я, забыв о всяком страхе перед ним. Теперь меня охватил уже другой страх — остаться тут одному, среди этих жутких труб, пауков и крыс, одна из которых уже успела меня цапнуть.
Парни заржали.
— Выпустите, уроды! — закричал я. Оскорблял специально: пусть получу за это, но они хотя бы откроют дверь.
Вместо этого хохот стал громче, и я услышал, как парни поднимаются по лестнице. Я оглянулся в темноту подвала. Меня охватил ужас. Я стал долбиться спиной в дверь и громко орать. Пусть меня услышат на первом этаже или на улице, все равно! Пусть расскажут отчиму, что я лазил по подвалам! Главное — выбраться!
Я орал так громко как мог, пинал дверь, плакал и, наконец, услышал чьи-то шаги, а потом голос Макса:
— Слышишь? — спросил он, видимо, обращаясь к Пашке. — Он там рыдает, как баба.
— Откройте, — сквозь плач попросил я. — Простите, что назвал уродами, откройте, пожалуйста.
— Херушки! — Макс заржал.
— Ладно, хорош, — сказал Пашка. — Открой уже.
В замке зашуршало, и дверь открылась. Парни вошли в подвал, смеясь. Они смотрели на мое заплаканное лицо.
— Ну че, понял? — вдруг зло спросил Макс. — Урок тебе будет.
В голове возник голос отчима: «За все надо платить».
Что произошло дальше, я не сразу понял. Кипя от ярости, я бросился на Макса, который был в полтора раза больше меня, и принялся лупить его по лицу больной рукой. Я бил его, но и одновременно бил своего отчима за все, что он мне сделал. Но куда там? Удары были слабыми и беспомощными. Однако Макс разозлился не на шутку. Зарычав, он толкнул меня на пол и уселся сверху.
Удар!
Еще удар!
В челюсти хрустнуло. Воя от злости, я пытался сбросить его, но он был слишком тяжелым.
— Макс, хватит! — крикнул Пашка.
Но Макс не останавливался, продолжая уродовать мне лицо. Нос хрустнул, но боли я уже не чувствовал. Собрав всю свою злость, я дернулся, высвободил руку и ударил Макса в живот, как мне показалось, довольно слабо. Но он вдруг перестал бить, захрипел и повалился на меня.
Я попытался выбраться из-под внезапно вырубившегося Макса, но ничего не выходило: обездвиженный, он лежал на мне, и я не мог понять, почему не получается двинуть рукой, которой я его ударил.
Подоспел Пашка, схватил Макса за плечи и рванул его, но и у Пашки ничего не вышло. Макс лишь завалился на бок, но этого хватило, чтобы я увидел, почему мой удар оказался для него фатальным. Из рукава моей куртки выглядывал вовсе не кулак с забинтованным пальцем. Из него выходила толстая железная труба с ободранной теплоизоляцией — и уходила в живот Макса, из которого мне на джинсы капала кровь.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Пашка тоже увидел это и, по — девичьи вскрикнув, попятился назад. Я напрягся и оттолкнул от себя бездыханное тело трубой, в которую превратилась моя рука. Макс завалился на бок. Странно, но никакой боли я не чувствовал — наоборот, силы возвращались ко мне, они наполнили все мое существо, бурля внутри неудержимой злобой и странной жаждой, которую я никогда ранее не испытывал. Труба словно бы зудела: испробовав вкус крови, она желала еще. Эта ужасная мысль пугала, но в то же время я ощущал невероятный прилив сил и сладкого наслаждения, которое отдавалось теплом где-то в животе. Я поднялся и посмотрел на свою новую руку. Пашка тоже смотрел на неё, боясь двинуться. Наверное, он хотел убежать, но то ли страх, то ли искреннее непонимание приковали его к месту.
— Егор, не надо, — прошептал он. — Это Макс все придумал… заранее. Я его отговаривал, клянусь тебе!
Кажется, Пашка был готов заплакать, а я продолжал разглядывать трубу со странной смесью восторга и ужаса. Она начиналась в локте, вытягиваясь из рукава примерно на шестьдесят сантиметров. Куда делась моя настоящая рука, я понять не мог. Похоже, каким — то образом она превратилась в этот абсолютно новый орган. Я чувствовал, что это не просто кусок железа, не обычная труба, каких полно в подвале. Теперь это часть меня. Часть нового меня.
Пашка все-таки совладал с собой и бросился бежать. Догонять его я не стал. Оглядел мертвого Макса. Я не хотел убивать его, но все же чувствовал теперь невероятное облегчение. Однако что-то было не так: я находил нечто чуждое в этом торжестве над поверженным противником, словно радовался не совсем я.
Было ясно, что Пашка позовет кого-то на помощь, и я поспешил на улицу.
Поднявшись по лестнице, увидел улепетывающего Пашку — он бежал почему-то не домой, а прочь со двора.
Я замер, не зная, что теперь делать. Возвращаться домой нельзя, но и оставаться тут я тоже не мог. Неподалеку от нашего двора был лес, за которым начинались железнодорожные пути, для грузовых поездов. Туда я и направился.
Я бежал, утопая в снегу, не замечая еловых веток, которые лупили по лицу.
