пруд с его кувшинками и початками осоки был верхом блаженства. Здесь же, у плотины, было традиционное место для полоскания белья. Осенью на берегу собиралось все общество и бреднем вылавливали рыбное богатство; какими криками восторгов оглашался тогда берег! Караси, щуки, лини, угри и все другое на берегу делилось ведрами по едокам; все это приурочивалось к престольному празднику, и тогда народ пировал.
Через деревню проходила дорога, по которой днем проезжали вереницы подвод на базар в Раменки со всякой снедью и празднично разодетыми людьми. На ночь деревня закрывалась воротами, так как она была вся обнесена изгородью и охранялась по очереди сельчанами, которые с колотушкой в руках ходили по улице всю ночь. С вечера люди проезжали объездной дорогой. Возле нее располагались сараи и амбары, гумна для обмолота урожая, где в летнюю пору проходила вся трудовая жизнь деревни.
Бедными слыли жители Починок: малоземелье душило крестьян и понуждало зимой искать побочные заработки. Николай Егоров, Никанор, Катеринин Федька и кое-кто другие занимались изготовлением салазок, плели лапти. Петровы имели свою колесню, а кто посмекалистей, уходили к господам в город. Митька-Барабан был управляющим на службе у барина, Томский — писарем в какой-то главной управе, а часть мужиков служили у господина Бардыгина на фабрике и приходили в деревню только по деловой поре. В Починках своих хлебов едва хватало до светлого дня Пасхи.
Катерина рано осталась вдовою с четырьмя детьми — один другого меньше, но любил народ вдову за ее молчаливость, бесхитростность и богобоязненность. От зари до зари ей приходилось гнуть спину наравне с мужиками, скородить (боронить граблями) пахоту, сушить и убирать сено, жать хлеба и молотить.
Ночами она подолгу простаивала на коленях, молилась Спасителю и службы не пропускала никогда. Любила Бога Катерина, и Бог любил ее и посылал ей расположение людей. Вспахать наделы, скосить сено — общество всегда сговаривалось помочь ей. Бывало поворошит она сено, скопнит, а подъедет с телегой, деревенский люд окружит, навьет воз и благословляя проводит ее. Когда же начиналось жнивье, Катерина раньше всех была на своей полоске. Детвора копошилась вокруг нее и что есть силы старалась помогать своей мамке. После обеда, глядишь, бабы гурьбой идут со своих полей.
— Бог в помощь, Катеринушка! — крикнут ей с дороги. Катерина поднимется, разогнет спину, смахнет пот со лба и с улыбкой ответит:
— Спасибо, касатки!
С шумом и песнями навалятся бабы на ее полоску, только сверкают серпы да свясла, а к закату уже снопы стоят в крестцах, ребята еле успевают таскать из погреба кувшины с квасом. Со слезами благодарности проводит их Катерина и долго еще вслед им крестится на церковь.
На току то же самое: чей двор управится со своими снопами, идут с цепами на плечах на Катерининское гумно; да в десять, двенадцать, а то и в двадцать цепов молотят снопы, аж гумно гудит от усердия.
Но однажды не уродилась рожь на Катерининой ниве и со всеми семенами хлеба хватило только до Благовещенья. Сжалось сердце у Катерины, когда она достала совком со дна сусека последнюю муку. Долго и усердно молилась Катерина ночью под образами, утром встала, накормила семью и, запрягши Рыжего, поехала в Нестрево к Ивану Пахомовичу — благочестивому и зажиточному крестьянину.
«Вдруг да откажет», — шевельнулось в уме у Катерины, когда ухватилась за щеколду калитки. Она даже не решилась распрягать коня. Рыжий понимающе смотрел вслед смущенной хозяйке и слегка заржал, прося сена.
Иван Пахомович встретил Катерину прямо у входа, когда она толкнула дверь в избу и, перешагнув порог, робко крестясь, остановилась на месте.
— Катеринушка! Какими это путями Господь тебя послал к нам? Живы ли, здоровы ли чадушки твои? Не беда ли какая стряслась у тебя, горемычная? — с искренней добротою спросил Иван Пахомович, усаживая Катерину на лавку под образа.
— Касатик мой батюшка, как чует твое сердце, с большой нуждой приехала я к тебе, — кланяясь до пояса, ответила Катерина виновато, садясь на указанное место.
— Нет, нет, Катеринушка, ты раздевайся, дорогим, желанным гостем будешь у нас, — убедительным тоном сказал Иван Пахомович и тут же, дав распоряжение жене приготовить самовар, вышел не торопясь во двор. Заботливо он распряг коня, накрыв его дерюгой, бросил охапку сена в сани и возвратился в избу. Прошел не один час, пока они за самоваром разговорились обо всем подробно, и только после этого Иван Пахомович покровительственно спросил:
— Ну а теперь ты говори про свою нужду.
— Тяжкая нужда моя, касатик, хлеб мой кончился, кормить семью нечем и добыть не на что, — опустив голову, ответила Катерина. — Выручи ради Христа, по осени с лихвою возвращу, если Бог уродит, — продолжала она умоляюще.
— Да нешто не помогу, Катеринушка, Господь с тобою, давно бы приехала ты и не томилась. Меня Бог благословил в этом году и на бедных хватит. Посиди, сейчас, — с этими словами Иван Пахомович оделся и слышно было, как в сенях он давал распоряжение сыновьям. Потом он вошел в избу и сказал Катерине:
— Ну, благослови тебя Господь, не унывай, сердешная, с лошадкой все готово, спеши к своим птенчикам, про долг не убивайся.
После усердной молитвы Катерина вышла на крыльцо и была изумлена заботой Ивана Пахомовича. Мешки, полные позавяз, были аккуратно уложены, увязаны, покрыты дерюгой и сеном. Рыжий, увидев ее, заржал, стоя уже в упряжке. Слезы радости застилали все перед глазами Катерины. Долго стоял Иван Пахомович на крыльце, провожая ее, пока она не скрылась на краю села.
Густой щеткой поднялись весной зеленые всходы на починкских полях, дружно росли они, выколосились и стеною стояли к осени, покачивая спелым колосом. Большую милость Бог явил Катерине в этом году. У нее рожь была отменная, и люди, проходя, с радостью поздравляли ее с урожаем. Поздно она убрала свой хлеб и вконец обессилела. Слава Богу, что уже Федька стал подрастать и тянулся изо всех сил, стараясь равняться с мужиками.
Как только убрали хлеб, Катерина нагрузила телегу мешками с лихвою и тронулась к Ивану Пахомовичу — расплатиться с долгом. Сердце немного смущалось от того, что задержалась, но вспомнила его доброту и успокоилась. Так же с утра приехала она в Нестрево, на сей раз Иван Пахомович встретил ее у крыльца:
— Касатка ты моя, да ты никак с долгом приехала? — покачивая головой, он пожал руку Катерины, проводив ее в избу, а сам распряг Рыжего прямо перед воротами и, привязав к телеге, бросил ему охапку клевера.
Как и прежде, долго шла беседа у Катерины с Иваном
