Богом — на него можно так же положиться, как на Бога. В прошлом году я десять недель лежала в лихорадке, а потом, когда встала, сразу вспомнила о попугае. Я совсем забыла о нем, но он был жив, муж кормил его десять недель, хотя как он его ненавидит! Он такой во всем…
Пелегрин ест орехи и кивает головой.
Что бы он ни делал, я знаю — он делает ради меня. И это ужасно… Вот теперь, уехав в пургу, он, вероятно, думает, что делает мне услугу, что я хочу остаться с тобой. Добрый! Он не знает, что теперь ты для меня ничего не значишь…
Снова появляется слуга.
Что случилось?
Слуга. Ваша милость…
Эльвира. Он вернулся? Ради Бога!..
Слуга. Ваша милость, я принес новые свечи. (Ставит свечи и уходит.)
Пелегрин. Ты спросила, чего я хочу? (Отходит от окна.) Я сидел в трактире, да, уже с неделю, и случайно узнал, кто живет в этом замке. Случая могло и не быть, я бы мог не узнать этого, и мы бы никогда больше не увиделись на этой земле. Еще сотня шагов — и мы прошли бы мимо друг друга, ты и я, мимо друг друга — и в ночь…
Эльвира молчит.
Завтра я уеду.
Эльвира молчит.
В одной точке пространства и времени, здесь и теперь, сходятся два человека — мне это показалось таким чудом… И только. Я взял гитару, не знаю, чего я хотел, то была музыка…
Эльвира. Ты хотел нанести мне визит, не так ли?
Пелегрин. Ну пусть так, если хочешь.
Эльвира. А зачем? (С издевкой.) Затем, что мы любили друг друга? Когда-то.
Пелегрин. Я тоже думаю, что когда-то мы любили друг друга.
Эльвира. И вот, оказавшись поблизости, ты захотел узнать, сколько от всего этого осталось? Понимаю.
Пелегрин молча смотрит на нее.
Или ты хотел мимоходом удостовериться, знает ли Эльвира, чего ты достиг — без нее? Объездил весь свет! Я в курсе дела, меня ввела в него горничная.
Пелегрин молча смотрит на нее.
Или ты хотел узнать, могу ли я быть счастливой после того, как ты семнадцать лет назад поступил со мной подло?
Пелегрин. Это не так.
Эльвира. Да, я счастлива, Пелегрин. Счастлива. Чего ты хочешь еще? Дать тебе в этом расписку, чтобы ты мог уехать отсюда со спокойной душой?
Пелегрин. Без расписки, то есть без твоего предложения дать расписку, я бы в это поверил.
Эльвира. Когда-то, много лет назад, ты написал мне, кажется, с Явы.
Пелегрин. Из Кореи.
Эльвира. И ты ведь знал, каково мне было держать в руках эту открытку, добродушно-шутливую писанину после стольких лет?
Пелегрин. Если б мы знали, каково адресату получать наши письма, вряд ли мы стали бы писать их, Эльвира! Тут волшебная сила письма — его смелость…
Эльвира. Меня мучил стыд, что когда-то я могла любить человека, написавшего такие каракули. Мне было противно, понимаешь?
Пелегрин. Честно говоря, нет.
Эльвира. Мне было противно. С каждым годом все больше. Мне было противно, что ты такой трус. На том нелепом клочке бумаги ты писал, что желаешь мне хорошего, верного мужа…
Пелегрин. С моей стороны это было серьезно.
Эльвира. Да, чтобы самому сбежать к заблудшим и пропащим, туда, где не гниют, не стареют, не умирают! Вот в чем все дело. Ты не хотел жениться, чтобы моя тоска осталась с тобой. О, то была беспримерная хитрость. Ты желал большего, чем спать с женщиной, ты хотел войти в ее сны!.. А действительную близость, расходующуюся и пустеющую в тысячах привычных поцелуев, повседневность и будни ты оставил другому, доброму, верному мужу, которого ты мне желал… Зачем? Затем, чтоб у меня никогда больше не было любимых, чтоб я была связана супружеской верностью, не было ни одного, кроме того единственного в прошлом, кроме тебя!
Пелегрин улыбается.
Разве не так?
Пелегрин. Признаться, так глубоко я об этом никогда не думал.
Эльвира. Попытайся, и ты доберешься в конце концов до подлости, лицемерия в любви, трусости перед действительной жизнью, для которой у тебя недоставало мужества; его у тебя никогда не было, ни разу — и с другими женщинами тоже, я ведь знаю, что была у тебя не единственной!..
Пелегрин. Эльвира!
Эльвира. Ты будешь это отрицать?
Пелегрин. Что ты была не единственной, Эльвира, — это само собой разумеется.
Эльвира. Понимаю.
Пелегрин. Но ты, быть может, единственная, которая это понимает.
Эльвира. Понимаю, неверность льстит мужчине, это что-то вроде украшения, безделушки — не больше, приключения придают некий блеск, как и лишения, которыми вы так гордитесь… (Не выдержав.) Зачем ты приехал, Пелегрин?! Я ничего не понимаю, ничего! Скажи мне, зачем? Через семнадцать лет! Чего ты хочешь от меня?
Он молчит.
Грызть орехи? Листать книги?
Пелегрин. А почему бы и нет…
Эльвира. А почему бы и нет…
Пелегрип. Я люблю книги, которых не читал.
Эльвира. Ты приехал, чтобы узнать, люблю ли я тебя еще? Страдаю ли? Жду ли?
Пелегрин листает книгу.
Или ты хотел убедиться, что я тебя ненавижу, что я вижу тебя насквозь, что я презираю тебя?
Пелегрин листает книгу.
Зачем ты приехал? Чтобы еще раз повздыхать над прошлым и все простить друг другу, благосклонно и нежно, улыбнуться, пошутить о пролитых слезах, и только — ведь то был лишь эпизод в жизни мужчины, меланхолия воспоминаний выкроит из него еще эпизодик, это, так сказать, проценты с былого блаженства, визит мимоходом, прочувствованный вечер с вином и орехами…
Он листает книгу.
Ты молчишь.
Пелегрин. Ты не великодушна, Эльвира… Тем, что принуждаешь меня говорить. Лгать. Объяснять себя самого! Я приехал за тем-то и тем-то. Как будто я сам это знаю. Ты хочешь услышать от меня слово, чтобы сразу меня обвинить и от меня освободиться… Не знаю, почему ты боишься своего собственного сердца, Эльвира.
Эльвира. Я боюсь?
Пелегрин. Кто может с точностью знать, как все было? Знаешь ли ты или я в этот час нашего ночного бдения полную правду? (Берет другую книгу.) Если б мы помолчали, хотя бы час, вот так, как сидим! И только… Ты взяла бы книгу или вязанье, я бы смотрел иллюстрации, бабочек, эти растения. Melaleuca folia,[1] например… а потом, потом бы уехал.
Эльвира. А потом?
Пелегрин. Навсегда, я хотел сказать.
Эльвира. А потом?
Пелегрин. Потом вокруг нас снова была бы жизнь. (Садится за клавикорды.) В Гонолулу я встретил одного старого капитана, у которого оставалась одна возлюбленная —
