Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 31
Я сразу написала тому знакомому, со флешмобом: — Зацени прикол: только я тебе похвасталась счастьем, меня увольняют.
А он мне в ответ:
— Зацени прикол: я сделал себе амулет, который делает явным то, что от меня скрыто, так узнал, что у меня простатит.
Посмеялись с ним тогда, повздыхали, да делать нечего.
Чтобы уйти от уныния, я пробую обесценить свои мелкие беды, вспоминаю что-то более крупное, больнее, острее, хуже. Чтобы кошки на душе улеглись, думаю о чём-то глобальном, например, о стихиях.
Молодость моего папы прошла в городке Южно-Сахалинске, на самом крупном острове России. У него сохранилось множество воспоминаний, связанных с Сахалином, и самые яркие из них (мокрые, влажные) — о воде.
Через остров переглядывались два крупных моря — Охотское и Японское, они тянулись друг к другу через горы многочисленными реками, перебрызгивались источниками.
Весь отдых проходил у воды: в любое время года удили гольца, мальму, кумжу, летом наблюдали, как оживают реки, наполненные блестящими рыбинами, которые шли на нерест.
В моём детстве папины рассказы о Сахалине звучали сказкой:
«Все водные источники для нас будто сливались в один одушевлённый образ, некую героиню, со своим характером, желаниями, настроением. Для каждого она выглядела особенно: для тех, кто ходил далеко в море — старухой, седой, мудрой, спокойной, волны представлялись морщинами, а туман над ними — белой поволокой старческой слепоты; для огородников вода была спорой помощницей, терпеливой, работящей, полной сил женщиной; а для меня — всегда девчонкой, звонко поющей по округе».
Я отчётливо представляла тогда далёкую чужую весну, время, когда на Сахалине разливались реки, и вода-озорница быстро бежала по улицам, играла с мальчишескими корабликами, бумагой и палками. Любопытная, она заползала в подъезды и будто слушала: чем живут люди в городе.
В один год, рассказывал отец, серо-зелёная речная вода поднялась аж до последней ступеньки подъездной лестницы, до самой площадки первого этажа его дома, и стояла так целую неделю, не решаясь ни зайти в гости, ни уйти восвояси.
По улице тогда люди плавали в лодках: за хлебом ли, к родным, на работу. Благо лодки имели почти все, наводнение редкостью не было. Жизнь не останавливалась, но все ругали беспечную непослушную воду, как провинившегося ребёнка.
Когда река той весной вернулась в берега, все принялись «убирать за ребёнком игрушки»: чистили сизый ил, собирали разбросанные пожитки.
Студентов отцовского колледжа направили разбирать продуктовые склады. Там, в огромных бетонных комнатах, вода особенно порезвилась: на полах толстым слоем лежал мягкий речной ил, консервы были раскатаны по углам, этикетки с них сняты. Коробки с макаронными изделиями имели ужасный вид: казалось, что они побывали в огромной влажной пасти, перетёршей картон до состояния тряпки. Все ящики, упаковки — всё было сырым и мокрым.
Сахарные мешки по-прежнему лежали на бетоне ровными стопками. Только сахара в них уже не было, они стали плоскими и тонкими как блины.
Всё растворила вода-сладкоежка, всё с собой забрала, лакомка.
Думая о том, насколько сладкая вода вернулась в реку, я понимала, почему отец называл воду девчонкой.
Но не понимала тогда, что сказка страшная.
«В первые годы, когда начала предсказывать, передо мной зажигали свечу. Но, так как я слепая и не вижу, то могло случиться какое-то несчастье, голос мне велел заменить свечу кусочком сахара, потому что он чистый», — сказала болгарская ясновидящая.
Ванга заменила свечу на кусочек сахара, но несчастья всё же случаются.
31 декабря 2010 года, за несколько часов до праздничной полуночи, мне позвонила Олеся. Я услышала её в трубке и сначала подумала, что она смеётся, ведь смех и плач одинаково возвышают голос.
Первые фразы пропали из памяти, а вот это запомнилось:
— Оленька, милая, всё сгорит! — назвала она меня так, как никогда не звала.
С мобильного телефона её семья не могла вызвать пожарных и мне поручили набрать с домашнего аппарата две цифры.
Всего две, но я никак не могла попасть по телефонным кнопкам, а прежде — не могла вспомнить нужную комбинацию, пару для нуля.
(Сейчас решила себя проверить, набрала 04 в поисковике, но запрос ничего не выдал. Оказывается, позвонить на двузначные номера 01, 02, 03, 04, сейчас не получится не только с мобильного, но и с обычного городского номера. После ввода новой системы набора коротких номеров экстренные службы были переведены на единые трёхзначные номера. Откуда бы нам это знать?)
И пока я медлила, стихия из две тысячи десятого доедала свой праздничный ужин.
Двухэтажный дом, словно двухкоржевый торт, спёкся, вспенился и пошёл белым паром в небо. Я всё это видела, и это не было похоже на сказку.
Я забрала в свою квартиру Олесю, её племянницу и жену её брата.
Приехали, переоделись, загрузили в стиральную машину вещи. Сели за стол.
Двенадцать ударов нового года прозвучали в полной тишине.
Ночь прошла в полной бодрости.
— Там в комнате, на столе, лежали наши курсовые по полеводству…
— Столько салатов нетронутых рассыпали и залили…
— Где-то в доме был Кейс, выскочил ли?
Вот бы в дом тогда заползла вода, зелёно-серая, из сахалинской Сусуи, поднялась на порог, облизала мебель, покачала на волнах разодетую шарами ёлку, пришла бы на ужин и всех спасла. Мы бы дали ей сахар, не жалко.
Жаль было того, что отдали.
Утром 1 января мы вернулись к сгоревшему дому на такси, по повышенному праздничному тарифу, в пахнущей кислой гарью тишине. Таксист вышел открыть нам багажник, но раскрыл глаза:
— Это… ваш?
Ужин стихии удался: она похрустела кафелем в кухне, погрызла деревянные балки, раскрошила стёкла, разорвала в клочья обои, подтопила словно огромную плитку шоколада одёжный шкаф. Тёртая свёкла приправилась снегом, пеплом и штукатуркой. Лампочки закоптились. На гору чёрных безымянных обломков водрузилась большая матово блестящая тёрка. И поверх всего наросли мелкие мутные сосульки, словно накануне всё вокруг было забрызгано слюной, а стекая, брызги схватились.
По утоптанному снегу вокруг дома ещё долго катались оранжевые мёрзлые шарики — начинённые салатом апельсины, на их боках виднелись надкусы и проколы зубов — по ночам их в пастях из дома выносили уличные собаки и кошки.
«Зацени прикол: я сделал себе амулет, который делает явным то, что от меня скрыто» — написал мне знакомый. Но у Олеси такого амулета не было. Она долго не знала, что Кейса, её сиамского ласкового кота, стихия поймала за креслом, но есть не стала.
Жил-был кот, да убежал в снега.
Тише, это будет наш с тобою секрет.
Убери свечу.
На, держи сахарок.
Кажется, я была ребёнком аж до этой зимы.
Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 31
