Сунув несколько ассигнаций в карман, Силь вышла из дома. Сегодня утренний сад показался ей каким-то зловещим. Бархатцы почему-то были не оранжевыми, а лиловыми… а краешки их лепестков были будто забрызганы свежими каплями крови.
Это все сон на нее так действует… Сейчас она прогуляется, и из головы выветрится всякая дрянь!
Выйдя за ворота, Сиэлла вдохнула полной грудью городской воздух. Для прогулок было еще рановато, и встретить знакомых она не боялась. Да и что такого, если она пройдет мимо какой-нибудь расфуфыренной мадам с пучком моркови в руках? Можно представить, что это – букет роз… от жениха!
Улыбнувшись, Сиэлла почувствовала, что дурные мысли действительно улетучиваются. Еще немного, и страшный сон ее отпустит… она перестанет ощущать на щеке стянутую шрамом кожу.
Нет у нее шрама. И никогда не будет. С чего он ей вообще привиделся?
Как же хорошо, что она выбралась! Кажется, она впервые отправилась на прогулку так рано. Оказывается, Омирша бывает и такой. Разомлевшей, заспанно улыбающейся утреннему солнцу.
Сиэлла миновала улицу Мятного Хлеба, свернула в переулок Двуликих Волков (название переулка было взято из пантеона странных богов степняков, но звучало очень поэтично), а потом вышла на широкий проспект Желтых Орхидей. Конечно, орхидеи, капризные цветы, любящие влажность и тепло, в Омирше не росли. Только в центральной оранжерее возле ратуши. К ратуше проспект и вел, что, наверное, и стало причиной назвать его именно так.
Шла не торопясь… до завтрака было еще много времени, да и не хотела она есть. Пусть чай с мятой и принес облегчение, но при мысли о еде Сиэллу снова начинало немного мутить.
Так что если она немного опоздает, ничего страшного. Теперь, когда она закончила свою голодовку-протест, никто не настаивал на ее присутствии во время семейного завтрака.
Смешно…
Она брела вдоль центрального проспекта Омирши, улыбаясь городу, который улыбался ей. Щемящее чувство скорого расставания немного портило настроение, но это чувство было светлым. Возможно, когда отец смирится с ее побегом, он ее простит? Может быть, она еще вернется сюда? В этот город колючих ветров с горьким привкусом бескрайней степи.
– Я буду скучать, моя Омирша… – прошептала Сиэлла.
Ратуша и соседствующая с ней оранжерея были все ближе. Силь нужно было пересечь главную площадь, а потом нырнуть в переулок Красных Ночей, чтобы сократить дорогу до рынка.
Но, ступив на красно-желтую мостовую площади, Силь заметила какое-то столпотворение как раз у входа в нужный ей переулок.
Что случилось? Легкая и светлая грусть уступила место тревоге.
А потом Сиэлла вспомнила, что Туз уже три дня никого не убивал.
А потом она вспомнила, что именно здесь обычно находят его жертв.
А потом она вспомнила, что хочет узнать, кто такой Туз.
Не помня себя и не понимая, зачем она это делает, Силь бросилась к толпе работяг, пренебрегших своими обязанностями. Судя по робам, это фабричные, не дошедшие до кирпичной мануфактуры в северной части Омирши.
Достигнув скопления людей, Силь услышала обрывки разговоров и поняла, что оказалась права.
– Туз бубновый в этот раз…
– …кто-нибудь знает, кого убили?..
– …молодой парень совсем…
Молодой? Неужели маньяк убил последнего сына Крейнов?
– …вы видели? Сюртук хорош… крови-то почти не видно!
– …бедняга… за что его так?
– …печень в рот запихнули… меня сейчас стошнит…
Проталкиваясь сквозь толпу, Сиэлла осознала, что в ее голове не осталось ни одной мысли. Сознание полностью очистилось, превратилось в прозрачное стекло. Это стекло плавилось, накаляя воздух в груди. Казалось, что она дышит огнем.
Это, наверное, оттого, с чем она сейчас встретится. Она боялась до дрожи увидеть изувеченное тело, но зачем-то упрямо шла, локтями расталкивая собравшуюся толпу.
Оцепление из патрульных горполиции ее не остановило.
Потому что даже через плечи одетых в синюю форму высоких мужчин Сиэлла увидела.
Тело.
Искаженное мукой лицо. Отрытый кровавый рот, в который засунута… печень.
Мертвый взгляд, устремленный в небо… полумрак переулка не давал солнцу осветить глаза.
Они больше никогда не заблестят. Они больше никогда не посмотрят на этот мир.
Они больше никогда не согреют Сиэллу.
Она вцепилась в плечи ближайшего патрульного и страшно закричала. Она чувствовала, как чьи-то руки обвивают ее талию, как кто-то тащит ее прочь, слышала, как ей кто-то говорит, чтобы она успокоилась.
Ей было все равно, кто это. Она продолжала кричать – пронзительно, высоко, срывая голос. Убивая его.
Ей даже хотелось, чтобы сквозь толпу ее тащил Туз. Чтобы он убил и ее. Она кричала и кричала, пока ее голос не превратился в хриплый сип.
А когда голоса не стало, не стало и всего остального. Она обмякла в руках того, кто ее придерживал, и провалилась в небытие.
И там, во тьме, ее ждал Элдж. Там, во тьме, он был жив, хотя его темно-бордовый сюртук был измазан кровью, распоротый живот зиял внутренностями, а из кармана выглядывал бубновый туз.
Там, во тьме, он улыбался ей разорванной кровавой улыбкой, а из его рта вываливалась сочная багрово-коричневая печень…
* * *
Дверь открылась, и она услышала чьи-то шаги. Человек ступал тихо, но Сиэлла все равно застонала от жуткой головной боли.
Нет. Не застонала. Засипела.
Открыли шторы, и на все еще закрытые глаза хлынул солнечный свет. Сквозь веки он был красным… кроваво-красным.
Кровь… Запах крови ударил в ноздри, и Сиэлла опять хотела застонать от отчаяния, но снова из ее горла вырвался только сип.
– Силь… – Это был голос отца. – Ты не спишь?
Она не спит. Она не спит, и поэтому Элджа сейчас с ней нет. Он придет потом, когда она снова окунется во тьму.
Как же ей хочется его увидеть!
– Я не сплю, – ответила она, все еще не открывая глаз.
Отец оглушающе тихо подошел к ней и легонько провел ладонью по ее лбу.
– Спишь, наверное, – услышала она его голос.
Смешно! Он ее не слышал! Все равно. Это даже хорошо.
Она была даже благодарна ему за то, что он не стал ее будить. Просто ушел, закрыл дверь, а она крикнула ему вслед:
– Это ты виноват во всем! Если бы не ты, он никогда бы не пошел играть!
Но ее никто не услышал.
Возможно, это было даже хорошо.
Элдж мертв. Туз распотрошил его, отрезал ему пальцы и запихнул печень в рот… Она больше никогда не увидит его… не увидит Элджа! И самое ужасное – она не сможет уже представить любимого иначе, как таким: изломанной куклой, у которой вытащили внутренности.
