вроде все ладно, уже подумываю о будущей работе. Как же, в долгу-то я каком!
— Не слышу о Марине Аркадьевне, переписываетесь?
— Понимаешь, — не поднимая головы, ответил наконец он, — я звал ее сюда, к себе, на всякий случай и школу неподалеку подыскал. Ответа пока не получил…
— Постой, но ты как, ну, жениться, что ли, надумал?
— Надумал, но вот…
В уголках жестковатого рта брата зачернела горчинка. Помолчав, спросил меня, когда последний раз был я в Юрове.
Ясно было: хотел узнать, видел ли я учительницу. Конечно же видел, как раз перед отъездом в Москву был в деревне. При секретарстве Николы ее приняли в комсомол. Вспомнил: узнав о моем приезде, Марина Аркадьевна, прикинув какое-то дело, сама зашла в наш «ковчег» и все спрашивала о нем, Алексее. Тогда же проговорилась, что хочется съездить в Москву, но дела не отпускают. Школа расширяется, а учителей не хватает. Еще пожаловалась: лесные дебри, что ли, пугают иных робких шкрабов.
Сказал об этом Алексею. Он оживился, прогнал хмурь с лица.
— Значит, собиралась? Только, выходит дела виноваты, а, Кузь? Да ты говори, говори, братчик.
Мне пришлось повторить все с начала до конца.
Не спросил он только о Тане. Счастливые иногда, видимо, не только часов не замечают…
— Теперь пойдем, покажу тебе свои палаты.
— Может, в другой раз?
— Сегодня! — отрезал он и перешел на обычный полушутливый тон. — Выше голову! Помнишь, дорогой родитель говорил: раз в племя пустили — надо жить! Сегодня поездим и по городу, посмотрим заветные уголки столицы. А еще… Слушай, давай-ка удостоим своим вниманием театр. Какой? Конечно же Большой. Сегодня там «Снегурочка». Братья Глазовы в Большом театре! Звучит?
Он взял меня под руку и повел к трамвайной остановке.
— Слушай, а я ей напишу, позову опять. Или, — подумал немного, — лучше выбрать времечко и самому махнуть в Юрово? Заберу ее и — айда!
— Отпустит ли еще ячейка, — подзадорил я.
— А если я с заменой приеду?
В трамвае он продолжал расспрашивать о родной деревне, о колхозе, партийцах и комсомольцах.
— Знаешь, — выслушав меня, сказал он, — мы, наверное, поменяемся местами. Ты будешь в городе работать, а я после окончания института попрошусь в деревню, тянет. А теперь вот и невеста в деревне, — улыбнулся: — Вдруг ячейка не отпустит? Нет, серьезно. Я с условием и уезжал — узнать о корнях деревенской жизни, отчего земля, что ли, вертится… Ох, Кузя, такие дела нас ждут впереди. Только, — он свел темные мазки бровей, — там, на западе, тучи заходили. Как бы не помешали нам.
— Могут?
— Грозят. Поэтому и приходится проводить каникулы на полигонах…
В общежитии Алексей оглядел мои стоптанные, с ободравшимися носами штиблеты.
— Пожалуй, «Снегурочка» будет в обиде на такие мокроступы. Как думаешь, старик? — обратился он к товарищу по общежитию, безусому парню, потевшему над какой-то толстой книгой.
— Да, надо нечто поновее, — согласился тот.
— Тогда снимай свои туфли!
Домой я вернулся ночью. Но заснуть не смог. Да, есть на свете чудо: музыка, Большой театр.
Скорые и медленные дни
Шли дни.
Как-то получил письмо от Бориса Буранова. Не писал, не писал, да и размахнулся. Бойкое пришло письмецо. Жизнь, мол, идет, Векса течет, газета выходит, редактор по-прежнему пишет передовые да статьи о международных делах и по базарным дням ораторствует на Сенной, а горожане по утрам стоят в очереди у киосков, нарасхват покупая свою районку и спрашивая, почему нет в газете литературных опусов достопочтенного Кузьмы Глазова. Гордись, у тебя уже есть имя и почитатели!
Не знал, совсем не знал, что Буранов способен шутить.
О себе он писал, что кроме ж.-д. темы редактор отдал на его попечение еще лесозаготовки. Дел уйма. Теперь уж о возврате к паровозной топке и речи нет.
А в конце письма сообщал:
«Видел Таню. Такая она милая, спрашивала, пишешь ли ты нам, ждем ли мы тебя. Чуешь? Скучает. Небось деньки считает. Ты этим, смотри, дорожи!»
Спасибо, Боря, за добрую весть. Ведь это так хорошо, когда знаешь, что есть кому думать о тебе.
Мне, однако, казалось, что время не идет а летит. Минуло уже два с лишним месяца, как я приехал в Москву, а будто все это было вчера-позавчера, когда я впервые переступал порог института.
Все мы, курсанты, перезнакомились, только розовый красавчик ни с кем не сошелся, не сдружился, он и сидел теперь один за столом и, позевывая, рисовал фигурки. Ко мне же сел молоденький беспокойный парень, Олег Мальцев, приехавший из далекого Норильска. Вместе с ним мы готовились и к занятиям. А ночью, когда утомленная голова гудела, как колокол, тихонько выходили из общежития и бродили по улицам. Олег рассказывал, как он молоденьким пареньком вербовался в родной Ярославщине на «край света», как не отпускала школьная подружка, а потом сама следом прикатила к нему.
Слушая Олега, глядя на его худощавое, задубелое на пронзительных северных ветрах лицо, я думал о Тане: как бы она поступила, если бы и мне довелось уехать далеко-далеко? Она продолжала писать, что ждет меня. Потом сообщила, что ее перевели на другую работу — избрали председателем районного Общества Красного Креста. Не хотела, но избрали. «Жалко было уходить из больницы, ведь там я опыт приобретала. Но что делать!»
Таня, Таня. Ей самой сейчас нужна поддержка. Новая незнакомая работа. Не растерялась бы.
Рассказал Олегу. Он на правах бывалого человека посоветовал:
— По всему видно, хорошая у тебя девушка. Но хорошие, видишь, на примете. Чтобы не потерять, женись!
— Рано.
— А я рано женился и не раскаиваюсь. Отсюда и напиши, а я, так и быть, отправлю письмо и буду караулить ответное.
Письма теперь отправлял и получал для нас он, Олег.
— Так как?
— Да что ты, я об этом еще и не думал.
— Смотри, добрый молодец, тебе жить!
Шли дни. Однажды вечером Олег, разыскав меня в читальном зале, потянул на улицу, сунув в руку бумажку. Это был пропуск в общество старых большевиков.
— Увидим Крупскую, — шепнул Олег. — Она, говорят, будет выступать. Пойдешь?
Надежду Константиновну я видел только на портретах, а он еще спрашивает. Мы заспешили.
Накануне днем (в расписании было «окно») мы ходили на Красную площадь, стояли перед Мавзолеем Ленина, смотрели на Кремлевские стены, за которыми над огромным белым зданием реял красный флаг — флаг Союза республик. Олег с необыкновенной пристальностью разглядывал этот флаг.
— Ты погляди, погляди, какой он алый. Почему, думаешь? — толкал меня в бок. — Не знаешь? У нас, в Норильске, говорят, что это горит ленинская кровь, которую он отдал
