и я казались как никогда серыми.
В детстве я также слышала, что нельзя лгать Творцу Слез, потому что он видит тебя насквозь. Нет такой эмоции, которую можно от него скрыть. А самые печальные, мучительные, искренние чувства, которые трогают человеческое сердце, — это его рук дело, это он их в тебя влил. Девочкой я страшно боялась его, как какого-нибудь злодея. Мне он представлялся черным человеком, который, если солжешь, придет и уволочет тебя с собой. Они хотели, чтобы мы именно таким его себе и представляли. Как же я ошибалась на его счет… Я поняла это только сейчас. Лежа на койке с заплаканными глазами, полными новой правды, я наконец поняла смысл легенды, сопровождавшей меня всю жизнь.
Аделина мне все рассказала.
Слушая ее, я выстроила линию жизни, параллельную моей и прожитую в одиночестве. Каждый эпизод, каждая деталь встали на свои места, наполнив страницы истории, которую я наконец смогла прочитать.
С этого момента единственное, что меня интересовало, — это финал истории, которого я не могла знать.
На следующий день ко мне пришел полицейский, чтобы задать несколько вопросов. Он спросил меня о том, что произошло на мосту, и монотонным голосом я правдиво рассказала ему про встречу с Лайонелом, про драку и падение.
Под конец, записав что-то в блокнот, мужчина посмотрел мне в глаза и спросил, намеренно ли Лайонел толкнул нас вниз. Я помолчала, вспоминая ту сцену по секундам: ярость, обида, его лицо, искаженное отвращением… Потом сказала полицейскому правду: это был несчастный случай. Он кивнул и быстро ушел.
Услышав о том, что произошло, ко мне в больницу прибежали Билли с Мики. Мики приехала раньше и села на стул у двери моей палаты. А встала с него только тогда, когда увидела бегущую по коридору запыхавшуюся и плачущую Билли. Они посмотрели друг на друга: одна с поджатыми от беспокойства губами, другая с покрасневшим от слез лицом. В следующее мгновение Билли обняла Мики и разрыдалась. Они обнялись так крепко, как никогда не делали раньше, этим теплым объятием знаменуя долгожданное примирение. Они стояли так бесконечно долго, а затем медленно отпустили друг друга и обменялись взглядами, которые обещали ясное небо и солнечный свет после страшной бури.
Теперь они наконец-то будут разговаривать друг с другом. Помногу и подолгу. Времени для этого у них предостаточно.
— Ника!
Билли подбежала к кровати и бросилась меня обнимать. Сломанные ребра заболели, но я только зажмурилась, не издав ни звука.
— Не могу поверить, — всхлипнула она, — когда я услышала эту новость, я… Клянусь, я не могла дышать… Боже, какой ужас!
Мики сжала мою руку. Я заметила, что у нее чуть потекла тушь.
Я не осмелилась сказать Билли, что мне больно.
— Если мы можем чем-то помочь, — услышала я ее бормотание, но эти слова провалились в глубокую дыру, зияющую в моем сердце.
В этот момент Мики повернулась к Ригелю. Я вспомнила, как она сказала, что он кажется ей мутным парнем. Как и все, она видела в нем волка и не чувствовала душу, пульсирующую под его шкурой.
— О, моя фотография! — Билли улыбнулась, вытирая ладонью слезы. — Ты ее все еще хранишь…
Помятый снимок лежал на тумбочке, странным образом привязывая меня к невыносимой реальности. Сердце, или то, что от него осталось, заныло между ребрами, когда растроганная Билли прошептала:
— Не думала, что ты держишь ее здесь…
Я хотела бы рассказать ей, какая история скрывается за этой фотографией. Я хотела бы, чтобы она почувствовала жгучую боль, пожирающую меня изнутри. Быть может, однажды я все-таки на это решусь.
Однажды я скажу ей, что не все истории воплощаются на страницах книг. Что есть невидимые, безмолвные и сокрытые, которые живут тайно и умирают неуслышанными. Сказки без концовки, которым суждено навсегда остаться незавершенными. Возможно, однажды я расскажу ей нашу.
Они смотрели на меня выжидательно, стараясь сквозь мою апатию разглядеть знакомую им Нику, увидеть на моем лице хотя бы намек на прежнюю веселость. Я была не в себе, подумали они и решили пока оставить меня в покое.
Только когда подруги были уже у двери, я услышал свой тихий шепот:
— Он защитил меня.
Мики, которая шла последней, остановилась и оглянулась на меня, а потом, прежде чем уйти, взглянула на Ригеля.
Оставшись одна, я обвела глазами палату и наконец посмотрела на свои руки. Они были совершенно белые, как будто обескровленные, и голые от запястий до кончиков ногтей. Пальцы тут и там были усыпаны розоватыми отметинами, небольшими порезами и шрамами. Я медленно посмотрела вверх. Медсестра устанавливала капельницы у кровати Ригеля.
— Мои пластыри, — пробормотал я, — где они?
Медсестра поняла, что я за ней наблюдаю. В моих потухших глазах, наверное, загорелся слабый огонек, на который она не могла не отреагировать.
— Они тебе больше не нужны, не волнуйся, — любезно ответила она.
Ответ не показался мне убедительным. Медсестра подошла, указывая на мои пальцы.
— Мы продезинфицировали все твои порезы. С ними все в порядке.
Она наклонила голову и улыбнулась, но мне не хотелось улыбаться в ответ.
— Ты занимаешься садоводством? У тебя столько шрамиков на пальцах!
Я молчала, как будто не слышала вопроса, и смотрела на нее.
— Я хочу… свои пластыри.
Медсестра часто заморгала, силясь меня понять, и сказала:
— Но ведь они тебе больше не нужны.
Возможно, она подумала, что моя бессмысленная просьба была следствием пережитого шока. После моего приступа безумия, когда я кричала, царапалась, вырывалась и выдернула иглу из вены, медсестры в отделении посматривали на меня с опаской.
В любом случае медсестра почувствовала облегчение, заметив кого-то на пороге палаты. Она быстро повернулась и исчезла, вынудив меня поднять глаза на незваного посетителя.
Лучше бы я этого не делала. Воздух вокруг меня сгустился, стало трудно дышать, в горле застрял комок. В пространство палаты вторглось чужеродное тело — Лайонел.
Морщинки вокруг глаз, искусанные губы — это все что я успела заметить, потому что почти сразу же перевела взгляд на стену.
Я хотела остановить его, сказать, чтобы он не подходил близко, но не смогла издать ни звука изза спазма в горле. Он встал возле моей кровати, и впервые за все время я хоть что-то почувствовала: сильно пожалела, что не могу бегать, а то меня здесь уже не было.
Минута, пока он, подыскивая слова, стоял рядом, тянулась вечно. — Наверное, я последний человек, которого ты
