уж очень комичен с виду был дядя Вася.
— Служить можешь, — ответствовал смекалистый дядя. — Потеряли мы, то есть мужики и я тоже, полдни с твоими песнями, добрый господин-барин. И вот я пришел, чтобы стребовать. По закону, который за мужика.
— Так, — коротко ответил Федор Иванович. — Но ты мне статью назови, мне статья нужна, тогда я тебе враз целковый отпишу!
— Целковым не отделаешься, — подумав, произнес дядя Вася и исподлобья оглядел Федора Ивановича, размышляя, сколько же надо спросить с неупирающегося человека… И какую ему статью придумать? Барин, само собою, никаких мужицких статей не знает, ему што хошь назови. Не спросить ли трешку? Себе рубель, остальные мужикам, пусть выпьют с устатку и доброго разумения. — А три рубли! — выпалил дядя Вася и испуганно голову в плечи втянул, опасаясь, что сейчас барин вынет из кармана пистолет и даст два заряда в затылок. Однако ничего похожего не случилось, — наоборот, Федор Иванович только сказал: «Дешево запросил, дружок!» — и пальцы левой руки его вошли в карман и там стали что-то отыскивать.
— И мне рубель за придумку, ваше сиятельство, — с хитринкой в голосе произнес дядя Вася.
Шаляпин нашел у себя в бумажнике две синеньких, одну он протянул просителю; тот вскочил и, прежде чем взять кредитку в пять рублей, изрек:
— А ты пой еще, ваше сиятельство, мужики тебя завсегда поддержат!..
ШУТКА
1
Под Новый год давали «Мефистофеля» Бойто с участием Шаляпина в заглавной роли. Опера затянулась, последний акт начали в двенадцатом часу. Торопясь на встречу Нового года, Шаляпин, не снимая грима, надел шубу и шапку, вышел из театра и сел в сани извозчика.
— На Малую Морскую, — сказал Шаляпин. — Рубль. Постараешься — получишь на чай. Гони!
Извозчик смекнул, что в его сани сел щедрый барин, каких ему не часто приходилось возить. В этот день ему не везло: он заработал только два рубля, а хозяину нужно было отдать три. Старый извозчик все надежды свои возложил на щедрого барина. Нахлестывая кнутом лошадь, беспокойно вертясь на облучке, он поминутно оборачивался и говорил:
— Сейчас! Мигом! Под самое это шампанское! Раз, два — и доставлю!
— Не лошадь у тебя, а водовозная кляча, — нервничая, проговорил Шаляпин. — Дай-ка я ее огрею! Подай кнут!
Шаляпин привстал, поднял было над головой своей кнутовище, но, рассмеявшись, опустился на сиденье. Лошадь, повернув голову, скосила на него глаза и побежала что было сил. Извозчик вздохнул.
— Боится вас моя Нюрка, — сказал он, чмокая губами. — Веселый барин, как погляжу!
— Да гони ее, черт тебя! — закричал Шаляпин. — Гляди, опять шагом пошла. Этак мы, Иван Иваныч, в первом часу приедем!
— Зачем в первом! — нахлестывая свою Нюрку, отозвался извозчик. — Приедем в самый аккурат, ваше сиятельство! И зовут меня не Иваном, а Никитой. Я есть Никита Петрович Лыков, прошу, извините меня, запомнить. И вот-с вам и собор, через две минуты и Малая ваша Морская.
— Старайся, Никита Петрович, старайся, — сказал Шаляпин. — А ну, стегни разок Нюрку!
Было двенадцать без десяти минут, когда взмыленная лошадь остановилась у подъезда высокого дома неподалеку от Вознесенского. Шаляпин дал Лыкову бумажный рубль и, выйдя из саней, стал искать в кармане шубы мелочь. Крупные деньги — они лежали в бумажнике — для чаевых не годились. Лыков, наблюдая за барином, сказал:
— За такую поездочку, ваше сиятельство, вот как прибавить надо! Да вы в грудном кармашке поищите, в грудном кармашке, ваше сиятельство!
— «В грудном кармашке»! — смеясь, передразнил Шаляпин. — Да ты знаешь, с кого прибавку требуешь?
Он и не думал о том, чтобы пошутить над этим сгорбленным, старым человеком, — просто ему было хорошо, весело, чувствовал он себя здоровым, счастливым, знаменитым, и ему казалось, что каждый, кто слушает его, становится таким же счастливым человеком.
— А ты знаешь, кто я? — спросил он, ближе подходя к Лыкову.
— Как не знать, — хихикнул извозчик. — С хорошего барина требую прибавку. Уж такой барин, что…
— Барин? — переспросил Шаляпин, оставляя поиски мелочи. — Барин? Ошибся, братец! Ты вон кого вез — гляди!
Он распахнул шубу, снял шапку и расхохотался так, как умел это делать только он один. Лыков две-три секунды, не долее глядел на своего седока, а затем икнул по-бабьи, привстал и, нахлестывая Нюрку кнутом, поминая всех, каких только знал, святых, поскакал от живого черта.
2
Испуг человека передался лошади: она уже не ждала кнута и понуканий. Нюрка знала, где нужно остановиться, и Никита Петрович, перебравшись с облучка на сиденье, предоставил себя ее воле.
Страшное виденье — высоченный краснокожий черт — все еще стояло перед взором Лыкова, а в ушах все еще гремел страшный хохот. Подумать только: у Мариинского театра нанимал добрый, хороший барин, а как пришло время расплачиваться, барин оказался чертом…
— В чертей не верю, нету чертей, — бормотал Лыков, — а вот тебе, выкуси, самого дьявола возил! Как же это так?
С Биржевого моста Нюрка свернула налево и остановилась у постоялого двора на углу Пустого переулка. На постоялом дворе было много народу. За отдельным столом пили чай лихачи — извозчичья аристократия. Когда Никита Петрович входил в помещение, отыскивая взглядом свободное место, старшо́й, как здесь называли буфетчика, ставил на зеленый диск граммофона пластинку и говорил, обращаясь к лихачам:
— «Блоха» в исполнении солиста его императорского величества Шаляпина!
Шаляпин запел, а Никита Петрович уселся на свободный стул перед столом и заказал чаю. Его бил озноб. Он вынул из кармана зипуна платок, чтобы утереть усы и бороду, и — замер: из блестящей трубы вылетели резкие звуки дьявольского хохота. Шаляпин смеялся точно так же, как и тот черт, что напугал его, Лыкова, четверть часа назад. Лыков выронил платок из рук. Через минуту труба снова захохотала. Никита Петрович не выдержал. Он поднялся, подошел шатаясь к граммофону. Ему хотелось остановить этот дьявольский хохот, но Шаляпин уже кончал арию о блохе, в последний раз хохотнув в самое лицо Лыкову.
— Это зачем? — спросил Никита Петрович, ни к кому не обращаясь. — Чего ему от меня надо?
Старшой перевернул пластинку, поставил иглу и, щелкнув зажимом, громко возвестил:
— В том же исполнении, господа лихачи, серенада! А тебе чего? — обратился он к Лыкову.
— Так-с, — с минуту подумав, ответил Никита Петрович. — Ты меня за маленького не считай, ежели чего, того, понимаешь, этого…
— Поди на место и лакай чай, — строго распорядился старшой.
Никита Петрович постоял, послушал, а когда в затхлый воздух трактира снова ворвалось раскатистое «ха-ха-ха», круто повернулся, схватил с табурета свою
