и даже увеличивать ее размеры.
Финансовая помощь Петербурга сиро-палестинским диоцезам была весьма солидной. Только за шестилетнее пребывание в России иерусалимского архиерея (1833–1839 гг.) ему удалось собрать «на Гроб Господень» внушительную «милостыню» в размере 700 тыс. рублей (737, с. 220). С 1840-х гг. Правительствующий синод стал направлять по линии МИД через императорскую миссию в Константинополе регулярную финансовую помощь на нужды Иерусалимской и Антиохийской церквей. Несмотря на то что Святогробский монастырь надежно хранил свои внутренние тайны от посторонних лиц, одна из них была хорошо известна отцу Порфирию (Успенскому). Русский архимандрит, уверенный в том, что святогробцы «в сущности, боялись обнаружения количества доходов», полагал, что, если об этом станет общеизвестно, то греческому духовенству «тогда совестно уже будет нищенствовать» (593, с. 723). Пытаясь умозрительно представить размер средств, направленных в Иерусалим святогробцам «на защиту Святых мест» от посягательств на них со стороны католиков, В.Н. Хитрово писал: «Если бы сосчитать все то, что при подобном положении дел перешло через руки тех и других, латинян и православных, к магометанам, то смеем думать, – оно как толстой золотой корой покрыло бы не только Палестину, но и Сирию» (650, с. 22).
Оказание материальной и политической поддержки Иерусалимскому патриархату не обеспечило России возможности влиять на его Синод и Святогробское братство. Греческое духовенство, верное духу и букве «Великой идеи», сохраняло лояльность по отношению к Греции, не забывая при этом демонстрировать верноподданнические чувства османскому султану. Следует признать, что в идеологическом противостоянии панэллинизма, панславизма и панарабизма греки Османской империи и Греческого королевства оказались гораздо сплоченнее славян и арабов. Петербургу так и не удалось укротить святогробских мятежников, которые после 1872 г. взяли на вооружение тактику смещений своих патриархов, опираясь при этом на поддержку османских властей. Не под силу Дворцовой площади оказалась и другая задача – получить доступ к контролю за расходованием Иерусалимской патриархией финансовых средств, поступавших из России. Курс Петербурга на привлечение греческих митрополитов на свою сторону путем оказания им финансовой помощи оказался безрезультатным. Святогробское братство все равно испытывало больше доверия и расположения к консулам Греческого королевства, чем к дипломатическим представителям Российской империи.
Несмотря на ряд серьезных просчетов в церковной политике, Россия в конце XIX – начале XX века добилась внушительных результатов, прежде всего в деле укрепления своего присутствия на православном Востоке. Этому во многом способствовало появление в начале 1880-х гг. в Палестине еще одного российского учреждения – Императорского православного палестинского общества, под эгидой которого в Сирии, Ливане и Палестине создавались русские школы для арабов.
Восстановив в течение двух десятилетий после Крымской войны свой военно-политический потенциал, Россия с новыми силами приступила к энергичному решению Восточного вопроса. Победа в русско-турецкой войне 1877–1878 гг. и подписанный по ее завершении Сан-Стефанский прелиминарный трактат позволили балканским народам обрести независимость от Порты, а России – попытаться закрепить свое влияние. За переговорами в Сан-Стефано последовал Берлинский мирный конгресс 1878 г., позволивший Франции, Австро-Венгрии и Великобритании поделить между собой лавры победы, одержанной Россией над Портой, а затем приступить к установлению своего контроля над североафриканскими, балканскими и средиземноморскими провинциями Османской империи.
В конце XIX – начале XX века эволюция и характер отношений российской дипломатии с Сирийским и Палестинским патриархатами в значительной степени определялись геополитическими процессами, вызванными политикой европейских держав. В этот период в Европе стали создаваться различные военно-политические блоки и союзы. Российский министр иностранных дел С. Д. Сазонов назвал этот процесс «браком по расчету», поскольку итогами его заключения становились коалиции, в которых бывшие противники превращались в союзников и наоборот. Россия не занимала позицию стороннего наблюдателя в данном процессе. Попытки Берлина усилить свое влияние на Стамбул и повышенный интерес германского кайзера Вильгельма II к Черноморским проливам вызывали серьезную обеспокоенность на Дворцовой площади. Петербург еще имел возможность сохранения союзнических отношений с Берлином, улучшения отношений с Парижем и усиления влияния на Стамбул (747, т. 3, с. 186). Однако в 1893 г. Россия вышла из «германского лагеря» и заключила оборонительный союз с Францией.
Николаю II удалось установить хорошие личные контакты с султаном Абдул Хамидом II и добиться от него ряда уступок, связанных с восточной политикой Российской империи. Разменной монетой в этой дипломатической игре стали такие внутриполитические проблемы Османской империи, как армянский вопрос, междоусобица в Македонии, восстание греков на Крите и как его следствие – греко-турецкая война 1897 г., а также восстановление арабского патриаршества в Антиохийской церкви.
На рубеже двух веков европейские державы серьезно готовились к перекраиванию политической карты мира. В начале XX века Балканы находились под контролем Австро-Венгрии. Германия, подчинив своему влиянию Порту, стремилась к установлению господства на Босфоре и Дарданеллах, создавая серьезную угрозу стратегическим интересам Российской империи. Подобная перспектива перечеркивала все надежды на успех русской восточной политики.
В 1907 г. под нажимом высокопоставленных дипломатов и сановников – англофилов (А.И. Нелидова, А.П. Извольского, С.Д. Сазонова и других) Россия пошла на заключение соглашения с Великобританией, а затем вступила в «Тройственное согласие» (Париж – Лондон – Санкт-Петербург) (763, с. 23). Вхождение в Антанту, как рассчитывали на Дворцовой площади, давало России шанс, в случае войны, существенно укрепить влияние на Балканах, отвоевать у Порты проливы, установить контроль над Стамбулом и Фанаром, чтобы через подчинение Константинопольского патриархата усилить русское влияние на православные церкви, возглавляемые греческими иерархами. Балканские войны 1912–1913 гг. послужили прелюдией к новой, более губительной и масштабной войне. Падение монархии и большевистская революция, выход России из военных действий и распад Османской империи свели на нет сам Восточный вопрос как международную проблему.
После первой мировой войны в жизни Антиохийского и Иерусалимского патриархатов начался новый нелегкий этап. Эти православные диоцезы оказались один на один с Францией и Великобританией, получившими от Лиги Наций мандаты на управление Сирией, Ливаном и Палестиной, без опеки Фанара, чьи полномочия были существенным образом урезаны новыми турецкими властями, а после свержения российской монархии – без щедрого «северного» покровителя.
Анализ материалов, спешно подготовлявшихся на Дворцовой площади сразу после начала Первой мировой войны, свидетельствует о наличии у российского МИД амбициозных замыслов не только в отношении Антиохийского и Иерусалимского патриархатов, но и Константинопольской церкви вместе с Константинополем. И если греческое духовенство Иерусалимской церкви воспринимало возможность победы России в войне со страхом за судьбу греческой ксенократии, то арабы Антиохийского патриархата связывали с ней надежды на скорейшее решение внутрицерковных проблем. Итоги войны не оправдали ни опасений одних, ни надежд других, превратив Антиохийский и Иерусалимский патриархаты, наряду с остальными религиозными общинами, в субъекты политики новых мандатных властей в лице Великобритании и
