в Раздолье кусты? Будет врать-то. А лепнина и правда никуда не годится, осыпается.
И почесал макушку.
— Так а с дамой-то этой у тебя вышло? — спросил Гундольф весело.
Он оживился, улыбался даже, чего Кори в последние дни не могла и припомнить. Она уставилась в тарелку. Ясно как день, с ней у Гундольфа радости нет.
— Ещё и как, — так же весело откликнулся Джо. — И песен она не любит, зря только время тратил. Надо было сразу в дверь стучать.
Пришло время, и гости улетели. Кори медлила до последнего, решаясь, напроситься с ними или нет, но представила, что больше не увидит Гундольфа, и не смогла. Наверное, она вернётся в город, но позже, в другой раз.
Каждый вечер Гундольф вёл её на прогулку вдоль берега. Прихватывал коврик с пола, и они шли по линии прибоя, босые, а волны набегали, и ноги вязли в мокром песке. Иногда говорили о чём-то, но чаще говорило море. Порой останавливались, чтобы посидеть, но бывало, коврик так и оставался у Гундольфа под мышкой.
Поселение затихло, лишь мягко светились огни, жёлтые и белые, и было их немного. Из Раздолья привезли лампы, но люди привыкли ложиться с приходом сумерек, а не сидеть при свете.
На окне Эммы горел светляк — Гундольф отыскал его, а потом вернул Флоренцу. Рядом со светляком виднелись круглые часы и деревянная собачка, уцелевшая чудом. Старая игрушка, невиданный зверь.
Двое долго брели в молчании. Так долго, что и огней позади уже не стало видно, если обернуться.
— Посидим? — предложил Гундольф, и Кори согласилась.
Они расстелили коврик и сидели, вслушиваясь в шёпот волн, притихших к этому часу. Потом Гундольф лёг на спину, заложив руки за голову.
— А помнишь, как мы провели ночь у старого корабля? — спросил он. — Может, и сейчас не возвращаться домой, а тут и уснуть?
Кори задумалась.
— А если кошмар? — спросила она. — Ведь мои капли в доме.
— А нужны они тебе? — ответил вопросом Гундольф. — Не сможешь уснуть, ну, встретим рассвет вместе, полюбуемся. Иди сюда.
Она легла осторожно на самый край, и стало вдруг неловко, как раньше. Жили вместе, спали в одной постели, и казалось, уже привыкла, но почему сейчас так трудно дышать? Почему она не слышит море, и не чувствует песок, а только плечо, что прижимается к её плечу?
Кори повернула лицо. Гундольф оказался совсем близко, на расстоянии вдоха. Провёл по щеке ласково, отыскал её губы и не отпускал, пока дыхание совсем не сбилось.
— Мне твоя жалость не нужна, — слабым голосом, задыхаясь, сказала Кори.
Для этих слов понадобилось собрать всю волю в кулак.
— Жалость? Девочка моя, с чего ты взяла, что это жалость?
— Ты же сам говорил. Сказал, что любишь другую, разве нет? Я не верю, что любовь прошла так быстро.
— А я и не говорил, что прошла. Ту, другую, наверное, я всегда буду любить. Но это не та любовь, понимаешь? Как мечта. Не знаю, как сказать лучше.
Гундольф отвёл руку, что упиралась ему в грудь, и притянул Кори к себе.
— К чему все эти разговоры? Я, знаешь, много кого жалею. Здешние женщины тоже натерпелись — кто выжил чудом, кто близких потерял. Но живу я не с ними, а с тобой. Ты мне нужна, понимаешь?
И Кори потянулась навстречу.
Нетерпеливые губы и нежные ладони объяснили ей всё лучше слов. Дыхание путалось в волосах, и пело море. Пришёл рассвет, розовый и тихий, и двое встретили его, не размыкая объятий.
А потом они брели вдоль берега, пошатывающиеся и счастливые, к ещё спящему посёлку. Глядели друг на друга, и хотелось улыбаться.
— Знаешь, а мне понравилось встречать рассветы у моря, — сказал Гундольф. — Одна беда, спать теперь охота…
— А мне в руку песок попал. Слышишь, как противно скрипит?
— Ну, днём почистим. И попрошу у Эммы, пусть сплетёт нам ковёр побольше.
И, наклонившись, легко поцеловал Кори.
А у посёлка им встретился старый безумец. И отчего ему в такую рань не спалось? Обрадовался, заспешил навстречу.
— Кори! — всплеснул он руками. — Вот так дела, а где ж Немая? Как это, чтоб ты да без неё?
— А что, её нет? — спросила Кори и обернулась, сама не зная зачем.
— Не видать! — озабоченно сказал Дедуля. — Ну, я поищу, где она прячется. Как найду, я тебе сразу скажу.
И он побрёл дальше.
У дома Кори заметила в стекле своё отражение.
— Вот так пугало, — недовольно сказала она, поправляя волосы. — И ты молчал!
— А что не так? — беззаботно спросил Гундольф, запуская пятерню и возвращая беспорядок. — Всегда думал, это твоя любимая причёска.
А в спальне Кори по привычке взяла лоскуток, провела рукой. Но плакать больше не хотелось.
— Знаешь, это цветок, — обернулась она к Гундольфу, расправляющему коврик на полу. — Мы никогда их не видели, нарисовали, как понимали. Я мечтала тогда, что однажды у меня будет свой цветок.
Она вернула лоскут на полку, поглядела задумчиво в окно на светлеющее небо.
— Давай ложиться, — сказал вместо ответа Гундольф, откидывая край пёстрого одеяла. — Хоть немного бы поспать.
И погружаясь в дрёму в уютных объятиях, Кори услышала тихое:
— Счастье ты моё…
Проснулась она полной сил. Открыла глаза, повернулась, но Гундольфа не было рядом. Он чем-то шумел внизу, и Кори заспешила по лестнице, застёгивая рубаху на ходу. Хотела похвастать, что кошмаров сегодня не было, но прежде всего просто его увидеть.
Но у стола чинил сеть Стефан.
— Ой, — смутилась Кори, отворачиваясь. Она успела одолеть лишь пару пуговиц и рассчитывала, что Гундольф ей поможет.
— А, поднялася, соня? — добродушно откликнулся Стефан. — Ну, у меня такие новости — упадёшь и не встанешь! Ты проходи, садися вот.
Справившись кое-как с рубахой, Кори прошла к столу и села.
— Ну, крепко держишься? Так слушай, — начал старик свой рассказ. — Я ж, ты знаешь, летал на горищу. Вот, последний кусок жабы привёз сегодня, здорово ты её раздолбала, да.
Кори промолчала.
— Я ж не говорил никому, а ток врата поднял и проволокой перемотал. Пруты кой-где добавил для устойчивости. Эт давно ещё, как начал туда наведываться. Ну, стояли они крепко, не работали ток. Мне главное порядок, я сломанных вещей не люблю. Так представь, тащу я, значит, из дома мешок зерна, а меня кто-то окликает человечьим голосом: «Дедушка!»
Стефан развёл руками.
— Я мешок так и выпустил, ногу отбил даже. Гляжу, одни врата затянулися зелёным туманом, и стоит в тумане девчонка беленькая. Она, значит, и расспросила, кто я таков и не видал ли других людей. Ну,
