Но самым странным было то, что всё началось с лужи крови на снегу — убийства Магдалены. Некоторые вещи противоречат логике. Поведение человека, например. Почему убийство немолодой провинциальной актрисы потрясло такой город, как Лейпциг, поколебало самодовольство священника и привело его на тропу смиренной благотворительности? Такие вещи нельзя понять. Возможно, потому и сказано, что пути Господни неисповедимы.
Феликс услышал, как открылась дверь, затем донёсся приглушённый стук шагов Сесиль по ковру.
Как он и ожидал, она наклонилась над ним и сказала:
— Дорогой, пора вставать. — Сквозь щёлочки век он наблюдал за ней, притворяясь, что спит. Её голос сделался более настойчивым: — Пожалуйста, дорогой. Я знаю, что ты очень устал, но ты должен...
Он почувствовал прохладу её губ на своей щеке и открыл глаза.
— Я ждал этого поцелуя, — произнёс он, приподнимаясь на подушках. — Сядь и дай мне посмотреть на тебя.
Она выглядела чуточку лучше, но только чуточку. Эти несколько недель пребывания в доме, присутствие детей помогли. Но её щёки были ещё бледны и фиолетовые тени под глазами не прошли. Так же как и простуда, которую она подхватила на ферме. Часто по ночам он слышал, как она кашляет во сне. Ну ничего, Швейцария ей поможет.
— Прости, что я так долго валяюсь, — сказал он, стараясь шутить, чем в последнее время часто скрывал свои подлинные мысли, — но я думал над тем, как кальвинистский пастор мог произвести на свет такое потрясающее создание.
Она улыбнулась, тронутая, но не обманутая незаслуженным комплиментом. Женщина знает о том, как она выглядит, лучше других, потому что лучше других знает, как она чувствует, а красота начинается изнутри. Что касается его, она слишком хорошо видела, как он выглядит. Его лицо сделалось словно восковым. Кожа обтягивала переносицу, из-под которой выступали кости. Ноздри были сдавлены, глаза глубоко сидели в тёмных глазницах, голубые вены проступали на запавших висках. Шрам, оставленный камнем, уродливой багровой полосой пересекал правую щёку. В уголках губ собрались морщины, свидетельствуя о боли, усталости и перенапряжении. А ему только недавно исполнилось тридцать восемь. А ей ещё нет и тридцати.
Феликс грустно улыбнулся:
— Мне кажется, я знаю, о чём ты думаешь.
— О чём?
— Что мы с тобой похожи на два симпатичных призрака. — Она невесело кивнула в знак согласия, и он продолжал: — Но вот увидишь, два месяца в Швейцарии и мы так наберёмся сил, что посрамим этих крепких сельских здоровяков. Кстати, не хочешь ли ты испытать нашу новую...
— Как ты себя чувствуешь? — перебила она, стараясь скрыть тревогу. — Ты хорошо спал?
— Как дитя или, скорее, как мертвец. Ты можешь собирать вещи.
— Я уже собрала. Мы можем уехать в любой момент.
Она уже давно уложила вещи, готовая уехать по первому знаку. Эти последние несколько недель, столь трудные для него, показались ей вечностью.
— Завтра, если хочешь, — предложила она осторожно. — К сегодняшнему вечеру все разъедутся.
— Ты так думаешь? А твоя maman?
Она и сенатор уезжали завтра днём: у дяди Теодора было важное дело во Франкфурте. Что касалось Фанни, её мужа и Пауля Мендельсона, они уезжали поездом сразу после обеда.
— Тогда поедем завтра, — согласился Феликс. Ему действительно не терпелось уехать. Пока он будет в Лейпциге, всегда найдутся дела, которые надо сделать, и люди, с которыми нужно встретиться. А он уже на пределе сил. Ещё неделя — и он сломается. Его голова дико болела в эти последние недели, особенно по вечерам, после долгого, изнурительного дня. — Чем скорее, чем лучше.
— Хорошо. О чём ты спрашивал меня минуту назад? Не хочу ли я испытать... что?
— Нашу новую карету. Она даже красивее, чем та, что была у отца.
Она кивнула:
— Я рада, что Танзен будет нашим кучером. Густав стареет.
— Плохая привычка, которой страдает очень много людей, — улыбнулся он. — За исключением нас, конечно.
Только теперь Феликс заметил поднос на углу буфета, и, поскольку был слаб от усталости и его нервы были расшатаны, вид этого подноса тронул его необычайно.
— Ты меня балуешь, Силетт, — пробормотал он, чувствуя приближение слёз.
— Милый, я буду так баловать тебя, так баловать... — Она не могла закончить. Её нижняя губа задрожала, и голос сорвался в рыдание. В порыве любви она обвила его руками за шею.
«Пока ты не умрёшь... вот о чём она подумала», — сказал Феликс себе, гладя её по спине и бормоча жалкие уверения, которые не обманывали ни его, ни её.
— Ну, ну... Что у меня за жена! Вот увидишь, всё будет хорошо... Всё будет замечательно...
Они оба знали, что это неправда. Последние недели выкачали из него оставшиеся силы, унесли те несколько лет жизни, которые он мог бы ещё иметь. Сесиль догадалась о подлинной природе его головных болей. Он ловил её тревожные взгляды, видел дрожание губ, когда поднимал руку ко лбу.
— Я думаю, что мы оба здорово устали, — признался он наконец. — Очень устали.
Он мягко снял её руки и легонько оттолкнул от себя. Она будет, сказал он ей, самой уродливой женщиной в Святом Томасе, если не перестанет плакать. Она кивнула и постаралась улыбнуться, вытирая слёзы ладошкой. Затем с притворным оживлением он признался, что умирает с голоду.
— Зачем здесь этот поднос? — спросил он, указывая на буфет.
Сесиль взяла поднос и поставила его на кровать.
— Ты ещё спал, когда я пошла, — оправдывалась она.
— Теперь расскажи мне всё, — потребовал он, взмахнув салфеткой. — Как все поживают? Где дорогая maman?
Несмотря на усталость от путешествия, maman поднялась на рассвете и провела часовую инспекцию дома. Буфеты, бельевые шкафы, кладовка, кухня — она заглянула всюду.
— Даже на чердак, — заметила Сесиль с добродушной улыбкой взрослых детей, снисходительно относящихся к слабостям своих родителей. — Чтобы посмотреть, так ли я веду дом, как она учила меня.
— И она одобрила?
— Всё, кроме... — она смущённо улыбнулась, — греческой статуэтки в кабинете.
— О Боже! Мы забыли её спрятать. Что она сказала?
— Что она нескромная и непристойная.
— Что ж, я полагаю, что мы с тобой — пара нескромных и непристойных людей.
— Она стареет, — с нежностью в голосе произнесла Сесиль, — у неё старомодные идеи.
— Наоборот, её идеи вечны. До тех пор, пока будут тёщи, всегда будут леди вроде неё. А где она сейчас?
— Она уже ушла в церковь с дядей Теодором. Я попыталась сказать ей, что служба начнётся по крайней мере через два часа, но она ответила, что хочет занять хорошие места и не может придумать лучшего места для ожидания, чем Божий дом. Даже если это лютеранская церковь.
