— Потрясающая maman! Я просто восхищаюсь ею! — воскликнул Феликс с набитым ртом. — Не будет ли она ошеломлена, если, прибыв в рай, обнаружит, что Бог — Магомет или анабаптист?
Сесиль тихонько щёлкнула языком:
— Не смейся над такими вещами, Феликс. Люди должны во что-нибудь верить. Это помогает им жить и умирать. А ты бы лучше поторопился и оделся. Внизу уже много народа, и прибывают всё новые и новые люди.
— Что им надо?
— Увидеть тебя. Люди, которых я никогда не видела. Из Берлина, Гамбурга, Парижа. Даже один джентльмен из Лондона. Какой-то сэр. Густав не знал, что делать, поэтому я велела ему впускать всех. Город ломится от гостей. Говорят, что в гостиницах люди спят по трое в кровати. Ну скорее, вставай.
Раздался лёгкий стук в дверь, и вошла Фанни Мендельсон-Хензель.
— Завтрак в постели! — рассмеялась она. — Он не изменился. Моя бедная Сесиль, я знала, что он сломит твоё сопротивление и в конце концов сделает по-своему. — Она поцеловала брата в щёку.
— У тебя тоже есть пороки, — парировал он с типично юношеской задиристостью. — Вот я расскажу Сесиль.
Фанни проигнорировала угрозу.
— Он всегда имел страсть к завтраку в постели. Отец говорил, что это верный знак того, что он плохо кончит.
— Так и есть, — Феликс вытер губы салфеткой. — И если ты собираешься и дальше распространять обо мне клевету, то делай это за моей спиной, а не на моих глазах. — Говоря это, он смотрел на сестру любящими, смеющимися глазами. — Для старой матроны ты выглядишь на редкость хорошо. — Он обернулся к Сесиль: — Это фамильная черта. Мы, Мендельсоны, с годами становимся всё красивее.
Он бросил скомканную салфетку на поднос и издал вздох удовлетворения:
— Это было очень хорошо. Теперь я готов встретить испытания сегодняшнего дня.
Сесиль соскочила с края кровати.
— А я спущусь вниз и посмотрю, как обстоят дела, — объявила она, убирая поднос. — А ты вставай. Пожалуйста, Фанни, заставь его встать.
— Постараюсь.
— Напомни мне отвести тебя в сад, прежде чем мы пойдём в церковь, — окликнул он Сесиль, когда она выходила из комнаты. — Я хочу тебе кое-что показать.
Когда она ушла, Феликс задумчиво взглянул на сестру. Некоторое время они молча смотрели друг на друга затуманенными от воспоминаний глазами, с застывшей на губах грустной улыбкой. Эпизоды юности кружились в их мозгу, как мёртвые листья на осеннем ветру. Их проказы, их дуэты в четыре руки, воскресные семейные концерты, роскошные обеды, пикники, первые шёпотом поверенные друг другу секреты... Теперь они держались за руки в инстинктивном желании быть вместе против их общих безымянных страхов, в предчувствии надвигающейся последней разлуки.
— Ты счастлива, Фан? — спросил он наконец. — Как твой муж?
— С каждым годом всё замечательнее. У него была выставка в Лондоне, и королева купила одну из его картин. И дети тоже замечательные. Я только что ходила в детскую и поиграла с твоими малышами. Странно, что все они светленькие, в мать. Кстати, Сесиль выглядит очень усталой.
— Знаю. Я беспокоюсь за неё. Хочу повезти её в Швейцарию. — Феликс почувствовал на себе нежный изучающий взгляд Фанни и отгадал её мысли. — Я плоховато выгляжу, да?
— Тебе тоже нужен отдых. Длительный отдых. — Затем она вдруг сказала: — Эти головные боли ужасны, правда?
Он нахмурился. Как она догадалась?
— У меня они тоже бывают, — прошептала Фанни. — Они начинаются здесь, да? — Она показала на затылок. — Доктор говорит, что ничего нельзя сделать. Обычное лечение — отдых, отсутствие отрицательных эмоций, побольше молока...
Фанни с усилием выдавила из себя улыбку и, прежде чем он успел что-то сказать, стянула с него одеяло, как делала в детстве:
— Теперь вставай, не то Сесиль будет на меня сердиться.
Феликс брился, когда влетела Сесиль и в волнении затараторила:
— Внизу толпа! Прибыл герр Мюллер со всеми членами совета. Все в мантиях. Они выглядят великолепно.
— Не сомневаюсь. — Он усмехнулся, глядя на неё и продолжая водить бритвой под подбородком. — Особенно Христоф.
— Ты бы только видел его! С золотой цепью и в красной бархатной мантии! Он похож на... — Не найдя подходящего сравнения, она продолжала: — А имя английского джентльмена — сэр Джордж Смарт.
Феликс замер с бритвой в воздухе.
— О мой Бог! Проделать весь путь из Лондона...
— Кто это такой?
— Просто дирижёр Лондонского филармонического оркестра. А это, моя дорогая, то, что я называю настоящим оркестром. Он дал мне первый шанс. — На несколько секунд память вернула его в кабинет сэра Джорджа, и он увидел врывающуюся Марию, глаза которой метали громы и молнии. «Синьор Смарт, вы большой лжец...» — Он быстро кончил бриться. — Говорю тебе, Силетт, британцы — прекрасные люди.
— О, ты и твои британцы, — поддразнила она, зная его восхищение характером и традициями англичан. — Они такие же, как и все остальные. Одни хорошие, другие плохие.
— Да, но, когда они хорошие, они...
— О, я забыла. Заходила одна леди, фрау Риман. Она очень хорошенькая.
— Да? — Он изучал своё лицо в зеркале. — И что же хотела фрау Фриман?
— Не Фриман, дорогой, а Риман. Она хотела передать тебе, что очень тобой гордится.
Он провёл пальцами по щеке.
— Очень мило с её стороны.
— Она также сказала, что хорошо тебя знает.
Феликс издал стон:
— Она тоже! Интересно, моё прошлое когда-нибудь оставит меня в покое? Не верь ей, Сесиль. Она самозванка. Я никогда в жизни её не видел.
— Ты чуть не женился на ней, ты, гусь. Если бы я не появилась...
— Риман? — повторил он шёпотом. В его памяти вспыхнуло воспоминание. — Конечно же это Нина... Она здесь?
— Да, вместе с мужем. Он здесь по делу. Она сказала мне, что он собирается строить новую железную дорогу.
Феликс умело вытер лезвие бритвы.
— Ах, Нина! Это была женщина для меня. Как жаль, что она меня отвергла и я был вынужден удовлетвориться дочерью пастора.
Она улыбнулась. Это была настоящая шутка, та, от которой в его глазах загорелись озорные искорки.
— Если ты не поторопишься, дочь пастора...
Её прервал звук широких шагов, сопровождаемых тяжёлым пыхтением. Они обернулись как раз вовремя, чтобы увидеть Карла Клингемана, протискивающегося в дверь cabinet de toilette[126].
— Клянусь, мадам, — запыхтел он, не обращая внимания на Феликса, — моя дружба с вашим мужем принесёт мне раннюю и несвоевременную кончину. — Он достал из кармана носовой платок и вытер своё широкое, жизнерадостное лицо. — Почему он не ведёт спокойную, тихую жизнь, как я? Я никогда не зная, должен я платить ему дань восхищения или посадить его под арест.
