– Мой дорогой Жозеф, – сказал Жак, – по-моему, ты пошел по ложному пути.
– Аджюдан, арестуйте этих людей.
Жозеф был фанатично предан полиции и, как видим, даже перед лицом смерти продолжал делать свое дело.
Аджюдана охватил страх. Он выхватил из ножен саблю.
– Именем короля! Вы арестованы! – крикнул он Латуру и Жаку.
– Вы совершаете глупость, – сказал ему Жак.
– Лучше я совершу глупость, чем дам себя покусать этой ядовитой гадюке, – ответил унтер-офицер, показывая на Жозефа.
И жандармы, по приказу своего командира, окружили двух полицейских, не оказавших никакого сопротивления.
– Друг мой, если тебе суждено выжить, ты будешь горько сожалеть о только что совершенном поступке. Как бы там ни было, прошу тебя, запомни этот день, 23 июля 1825 года. Он принесет тебе несчастье.
III
Через несколько часов после описанных нами событий в дом приходского священника Бегля постучали два человека.
Один из них был небольшого роста, однорукий и кривой на один глаз. На нем был довольно элегантный наряд, длинные вьющиеся волосы на голове полностью закрывали уши и шею.
Второй был верзила атлетического телосложения, с презрением относившийся к такому дару, как ум, а если нужно было что-нибудь сказать, полностью полагался на своего маленького товарища.
– Господин кюре дома? – спросил однорукий у старой служанки, которая открыла им дверь.
– Да, сударь, но в столь поздний час…
– В столь поздний час он, по всей видимости, уже спит.
– Разумеется.
– Ну что же, в таком случае мы подождем когда он встанет и оденется.
– Вы хотите, чтобы я его разбудила?
– Почему бы и нет? – спросил однорукий.
– Но ведь кюре – человек уже не молодой, к тому же он очень устал.
– Скажите, что обездоленные нуждаются в его всемилостивом благословении.
– Ну конечно! – воскликнула старуха. – Если я так скажу, он обязательно к вам выйдет.
– Дочь моя, – сказал верзила, сопровождавший невысокого кудряша, – делайте что вам говорят.
– Но…
– Не бойтесь, вашего кюре никто не съест.
– Только этого еще не хватало.
– Ступайте, ступайте, мы торопимся. К тому же это вопрос жизни и смерти.
– Если это вопрос жизни и смерти, господа, – произнес почтенного вида старик, подходя к двум визитерам, – то я не имею никакого права заставлять вас ждать.
– Вы кюре Бегля, сударь? – спросил однорукий.
– Совершенно верно.
– Господин де Табана?
– Да.
– Сударь, мы хотели бы поговорить с вами наедине.
– Я полностью в вашем распоряжении, – сказал священник, знаком приглашая собеседников следовать за ним.
Господин де Табана служил Господу верой и правдой, за все время революционных потрясений ни разу не выезжал из Франции, но и от протестов против новой власти тоже воздерживался.
В эпоху Великого Террора он был еще молод, им двигала пылкая вера, поэтому он наотрез отказался уезжать в эмиграцию.
То ли вознамерившись принести себя в жертву Господу, то ли решив презреть все опасности и остаться укреплять дух своей паствы в дни страшных испытаний, он отошел от дел и стал без лишнего шума творить добро, тратя на эти цели свое немалое состояние.
Впоследствии, в награду за столь благородное поведение, высшие иерархи церкви изъявили желание осыпать его почестями. Прелату предложили епископство, но он отказался и в виде единственной милости попросил назначить его священником в небольшой приход, христиане которого в годину тяжких испытаний нашли в себе мужество приютить его у себя.
Пожелание кюре было исполнено и в первые же дни Реставрации он стал приходским священником Бегля.
– Говорите, господа, я вас слушаю, – сказал аббат Табана, после того как ввел гостей в скромную гостиную с выложенным плитами полом, блиставшую бедностью и чистотой.
– Дело в том, господин кюре, – произнес тот из двух визитеров, который постоянно говорил за двоих, то есть однорукий и кривой на один глаз человек небольшого роста, – что сегодня в Бордо должны были расстрелять одного славного малого по имени Жан-Мари Кадевиль.
– Расстрелять? Боже правый! Какое преступление он совершил?
– Надерзил командиру.
– Продолжайте.
– Нашего гренадера не расстреляли. Когда Жана-Мари вели на казнь, его отбили у конвоя и теперь он в безопасности.
– Вот и хорошо.
– То, о чем я вам сейчас рассказал, сударь, известно всему Бордо; но вот о том, что его освобождение организовала женщина, точнее, молодая девушка, не знает никто.
– Вот как! – воскликнул кюре, не понимая, зачем ему рассказывают всю эту историю.
Он не осмеливался выказать возмущение тем, что его подняли с постели только для того, чтобы поведать о событиях хоть и радостных, но все же не имевших к нему непосредственного отношения.
Как бы там ни было, лицо его, по-видимому, выражало удивление, потому как собеседник его не замедлил продолжить: – То, что я сейчас рассказываю, может показаться вам неуместным и даже лишенным всякого смысла, но…
– Должен признать, что…
– Соблаговолите набраться немного терпения. Я перехожу к той части моих откровений, которая касается вас лично – не как человека, но как священника.
– В таком случае слушаю вас, сударь, говорите, ведь я – всего лишь смиренный слуга Божий.
– Господин кюре, что бы вы сказали о молодой девушке, которая спасла молодого человека, к тому же красавца, от неминуемой и позорной смерти?
– Я, вполне естественно, сказал бы, что она его любит.
– Правильно, – произнес верзила глухим голосом, на который кюре повернул голову и чуть было не засмеялся.
– Кадишон любит Жана-Мари, – продолжал однорукий. – Но это еще не все, ведь Жан-Мари от Кадишон тоже без ума.
– И все же я не понимаю… – вновь перебил его кюре.
– Они хотят пожениться.
– Так заканчиваются все романы, – ответил аббат Табана. – И все, что вы мне сейчас рассказываете, – не что иное, как роман.
– Да, но им не так просто обвенчаться.
– Почему?
– Потому что Жан-Мари не желает, чтобы их благословил первый попавшийся священник…
– И вы подумали, что я…
– Да, господин кюре, – решительно ответил однорукий.
