спину и ему — раз! А вы заходите сзади! И ему тоже — раз! Под ноги!
А мы чувствовали себя несчастными, потому что нас гнали чинить явно несправедливое дело. И самое ужасное заключалось в том, что теперь хулиган нам был ни капельки не страшен.
— Правое плечо вперед! — скомандовал Вениамин, и наш отряд вступил в соседний двор.
Оладушкин сидел на скамейке прямо напротив ворот и — неслыханное дело! — читал книгу. Услышав топот наших ног, он поднял голову и, наверное, целую вечность — так показалось мне — удивленно рассматривал нас. Потом его ноздри раздулись по-боевому, он положил книгу рядом с собой на скамейку и начал медленно подниматься.
— В атаку! Бей его! — завизжал наш верховный главнокомандующий.
И через секунду оказался на крыше сарая. А мы — Феликс, Яша и я — повисли в могучих руках Оладушкина, точно связка африканских бананов. Он держал нас за воротники и потряхивал слегка, будто сбивал пыль. Я поискал глазами Зою, думал, может, хоть та жива-невредима, но Зои не было видно.
— Эй вы, жалкие трусы! — закричал Вениамин с крыши сарая. — Трое не можете справиться с одним, да? Вперед, мои рекруты, вперед!
— Ну-ну, империалисты, вперед. А я вот что сейчас сделаю с вами, — сказал Оладушкин. — Или «салазки» загну. Или сейчас увидите «Москву», колонизаторы. Хотя нет, теперь я сделаю по-другому: предам вас суду чести.
Пока он прикидывал, как с нами поступить, мы молчали, чувствуя свою вину и понимал, что сопротивляться не имеем никакого права.
И вдруг Яша, болтавшийся где-то рядом со мной, вздохнул и сказал:
— Оладушкин, не стесняйся! Наказывай нас! Мы не обидимся на тебя. Ты ведь борешься за правое дело!
Услышав из уст пленника такую необычную речь, Оладушкин поставил нас на ноги, изумленно спросил:
— А что же вы тогда, если знаете? Я-то что, я ведь раньше был темный человек, не понимал, что благородно, а что не благородно. А вы, ай-яй-яй, такие воспитанные дети и вдруг сознательно вторглись на мирную территорию.
Можно было все свалить на нового жильца, но, наверное, это было бы не совсем справедливо. Тут и наша была вина. Мы ведь даже не подняли восстания против тирана. Так что уж лучше было промолчать. И мы промолчали.
— Впрочем, я все понимаю, — сказал Оладушкин. — Вот кто виноват во всем! Этот кровавый диктатор! Этот истребитель мирных индейцев! — И он направился к сараю.
— Мама! — завопил Вениамин и полез на гребень крыши.
Будто услышав его призыв, в соседский двор вбежали Зоя и Базиль Тихонович.
— Оладушкин, ты опять за свое? — крикнул слесарь.
— Да я только хотел попугать, — смутился Оладушкин и отошел от сарая.
— Зачем? Он же сдался и так. Надо быть великодушным, Оладушкин, великодушным. — Слесарь покачал головой и спросил Вениамина: — Ты ведь точно сдался?
— А как же, на милость победителя! — охотно откликнулся Великий Реалист.
— Тогда слезай, — сказал Базиль Тихонович.
Вениамин побоялся, что слесарь вдруг передумает и лишит своей защиты, и мигом очутился на земле.
— А теперь ступай домой, завоеватель несчастный, — сказал ему слесарь.
Но Великий Реалист уже понял, что гроза миловала, что теперь никто его не тронет и пальцем, и, вместо того, чтобы поблагодарить Базиля Тихоновича за помощь, вдруг запетушился, начал на него наседать.
— А чего оскорбляете? Чего оскорбляете? — закричал он на слесаря. — Думаете, спасли, и все? А я человек гордый и не прощаю тех, кто меня спасал! Поняли? — И он удалился, засунув руки в карманы, чтобы видели все, какой он гордый и независимый человек. И я понял, что теперь у Базиля Тихоновича появился непримиримый и коварный враг.
— А знаете, кто он на самом деле? — спросил Базиль Тихонович, задумчиво глядя вслед Вениамину.
— Нет, — ответили мы дружно.
— Это молодой Рошфор!
— Какой же он Рошфор? Рошфор был благородным человеком. С ним даже подружился д’Артаньян! — возразил Феликс.
— Все правильно, — кивнул Базиль Тихонович. — Но это будет уже потом. Он еще станет лучше. Жизнь его научит многому. Учтите, нет неисправимых людей. В каждом человеке много хорошего. Только он иногда не знает этого сам.
— Кто бы мог подумать, что с нами разговаривал сам Рошфор! — сказал восторженно Яша.
А Базиль Тихонович вдруг на что-то отважился, и мы услышали из его уст поразительную вещь.
— Ребята, вы небось думаете, будто наш дом населяют рядовые, обычные люди, — сказал он, загораясь. — Это только кажется так. Вот истопник Иван Иваныч, кто он, по-вашему?
— Истопник, кто же еще? — сказал Яша с недоумением.
— Верно. Но не только истопник. Это Жан Вальжан! Помните книгу «Отверженные»? Так это написано про него.
Базиль Тихонович обвел наши лица торжествующим взглядом. Он наслаждался впечатлением, которое произвели на нас его слова.
— А ты, Зоя, даже не подозреваешь, что твоя мама еще и Элли, — продолжал слесарь. — Ты читала книжку про Волшебника Изумрудного города?
— Читала, — сказала потрясенная Зоя, а ее, как вы заметили, удивить не очень легко.
Загадочные люди эти взрослые, подумал я. От них только и жди сюрприза. С одной стороны, можно подумать, что они и часа не могут прожить без ванной и крана, из которого не капает вода. И вдруг те же самые взрослые летят в Антарктиду и карабкаются на вершины гор — словом, охотно забираются в такие места, где нет никаких удобств. Где даже нельзя вымыть руки перед едой, а ведь это самое любимое занятие взрослых.
Вот и Зоина мать — гроза всех ребят, оказывается, временами тайком от нас путешествует по волшебным странам.
— А твоя бабушка, Вася… — услышал я, и сердце мое бешено заколотилось.
Неужели моя бабушка не просто бабушка, а кто-то еще?
— А твоя бабушка, Вася, это Миронова Маша. Про нее еще Пушкин рассказывал в «Капитанской дочке».
Вот это номер! Я так и остолбенел. Слышал точно сквозь толстое стекло, как что-то говорят Феликс и Яша. Братья, наверное, спрашивали про своих родителей. А Базиль Тихонович отвечал им лукаво:
— Этого я не знаю еще. А вы попробуйте выяснить сами.
«Бабушка — Миронова Маша, только подумать! Это же надо: Гринев любил мою бабушку, и бабушка была знакома с Пугачевым, как я, скажем, с Феликсом!