Вэл просто завязал хвост. Они даже одеты были в одинаковые черные водолазки. Вроде бы вот уж кому считаться братьями — но похожи они не были. Вот с Некромантом, казалось бы, уж на что типажи разные — но Вэла считали его братом даже случайные визитеры. А с Форестером они если и походили друг на друга, то как в той сказке, про которую упоминала Джерри. Все так же — и все чуть-чуть не так. Чуть выраженнее мускулатура, чуть жестче черты лица, чуть быстрее реакция — и рядом с Форестером стоял подросток, только отдаленно напоминающий его по цветотипу. А самое главное — у этих двоих различались глаза. Мягкий чайный оттенок у Форестера — и неизменная чернота у Вэла.
От рисования Марека отвлек только запах — зато в ту же секунду стало понятно, что он чересчур увлекся и голоден, как волк. Вроде как это была запеченная свинина, внезапно с медом, и овощи в каком-то хитром соусе, а в подробности вникать было и бесполезно, и бессмысленно — тарелка уж слишком быстро опустела. Марек реально только сейчас осознал, что в прошлый раз ел, собственно, бутерброды в дороге. А пока приехали, пока выгрузили вещи, и на кухне Форестер с Вэлом хозяйничали явно не пять минут… Марек помотал головой, возвращаясь в реальность, и словно впервые увидел рисунок, который его из этой реальности и унес. И удовлетворенно кивнул — получилось. Хотя, казалось бы, фотореализмом он баловался только в аэрографии, а в остальном полагал, что фотореализм и так прекрасно делает фотоаппарат, а рисунок — это не про точную передачу всех деталей, а про атмосферу и настроение. Вот и сейчас он совершенно не пытался изобразить точные портреты — но две фигуры на рисунке были более чем узнаваемы, и даже это сходство-несходство удалось передать. Хотя Марек сам бы не мог сказать, как он это сделал. Просто рука пошла чуть плавнее на одном портрете и чуть резче на другом, и как-то оно все сложилось само. Впрочем, в удачных рисунках обычно так и получалось. «Даже не замечал, что мы немного похожи», — сказал Форестер, и Марек отвернулся как будто бы за перечницей, скрывая усмешку. А после ужина устроился в кресле, где когда-то читал «Ведьмака», и на следующей странице блокнота возникла еще пара портретов. Несхожих внешне — и с совершенно одинаковым выражением одинаково черных глаз. «Я еще тогда подумал — ну натурально же братья», — сказал Форестер.
Глава 49
Если в посадских гаражах в целом уже наступила весна, хотя и на редкость слякотная, в Питере зима пока и не думала сдаваться. В первое утро после приезда к Форестеру стало ясно, что сегодня точно никто никуда не поедет — за окнами просто не было видно ничего. Уж на что «Камаро» была яркой и стояла недалеко от окон, но даже ее Марек обнаружил с трудом. Все это неприятно напоминало то туманное поле — хорошо хоть все остальное было вполне живым, ярким и осязаемым. Форестер включил весь свет, какой только был в доме, даже окна по-новогоднему украсились гирляндами. Вэл уже успел захватить кухню, и на блюде росла стопка блинчиков. От чая Форестер его все-таки отогнал, шутливо ворча, что опасается пускать к чайнику ученика Некроманта. Зато во всех подробностях рассказал про свою коллекцию чаев — как и следовало ожидать, под них был даже отведен отдельный шкафчик. Разумеется, услышав слова «крепче привычного черного», Вэл захотел попробовать пуэр. Форестер демонстративно закатил глаза и полез за чайником. Для пуэра у него был особый чайник — чугунный, плоский, с пупырчатым узором. Форестер пояснил, что имелась в виду раковина морского ежа, и это самый традиционный орнамент.
Марек успел подзабыть, каков на вкус качественный пуэр — тот давний подарок Форестера был один и был выпит сто лет назад, а самому ему было как-то лень вникать, хватало обычного черного чая. Форестер, конечно же, развернул весь свой арсенал — и красивые пиалы, и подставка под чайник, куда стекали излишки воды, и отдельный кувшинчик, который Форестер назвал «чашей справедливости» — «иначе первому достанется одна вода, а последнему слишком крепкий чай». Марек хотел было пошутить, что слишком крепкого чая не бывает, но вспомнил, как передержал этот самый пуэр, и не стал. А тем временем Вэл закончил с блинчиками и откопал несколько банок варенья. Форестер тут же с эстетским видом произнес, что, если совсем по правилам, хороший чай пьют без еды, но сам же первый рассмеялся и потянулся за блинчиком.
Так прошел весь день — за окнами все так же мело, к вечеру ветер еще усилился и стал совершенно инфернально завывать, а они сидели среди гирлянд, пили чай и разговаривали. Прямо как в том стихотворении, которое тогда читали Форестер и Птаха — «здесь хорошо в уюте и тепле сидеть в высоком кресле у камина…». Марек с удивлением обнаружил, что даже довольно много помнит. В конце там, правда, как-то все хреново выходило, но эта часть у него из памяти изгладилась, и туда ей и дорога. «Попробовал бы кто к Форестеру докопаться», — с неожиданной злостью подумал Марек. Но реально, писалось как про этот дом. Строчка про «обнюхать пожелтевшие страницы» его тогда насмешила, но вот Вэл откопал на полках какое-то весьма древнее издание и действительно принюхался к развороту. И чуть грустно улыбнулся — такие, наверное, стояли на полках у его бабушки. Но сам Вэл ничего на эту тему говорить не стал, и Марек лишь улыбнулся в ответ.
Назавтра погода была не сильно лучше, но хотя бы прекратился ветер. Форестер тут же заявил, что хочет показать им зимний Питер.
— И опять же предлагаю не городить эскадру. Да, если что, я слышал, что Гонщик, пока жив, руль не отдаст, и даже потом не факт.
Он хитро подмигнул. Марек уже переставал понимать, то ли Форестер правда далеко не все знает о Внешних, то ли так умело прикидывается. Вроде не тот он человек, чтобы что-то из себя изображать, и, похоже, он действительно не знает ни о «развилках», ни о множественных реальностях. А с другой стороны — ему привиделся на Байкале пикап Тундры, которого тогда там быть никак не могло, и он понял, что самой Тундры больше нет… А Форестер продолжал, как ни в чем не бывало:
— Собственно, я и не настаиваю, чтобы машина была именно моя. В конце концов, ты со мной ездил,
