Итак, почти все объяснилось, и кончилось следствие, каквообще все кончается.
Прошло несколько лет, и граждане стали забывать и Воланда, иКоровьева, и прочих. Произошли многие изменения в жизни тех, кто пострадал отВоланда и его присных, и как бы ни были мелки и незначительны эти изменения,все же следует их отметить.
Жорж, например, Бенгальский, проведя в лечебнице четыремесяца, поправился и вышел, но службу в Варьете вынужден был покинуть, и всамое горячее время, когда публика валом шла за билетами, – память о черноймагии и ее разоблачениях оказалась очень живуча. Бросил Бенгальский Варьете,ибо понимал, что представать ежевечерне перед двумя тысячами человек, бытьнеизбежно узнаваемым и бесконечно подвергаться глумливым вопросам о том, какему лучше: с головой или без головы? – слишком мучительно.
Да, кроме того, утратил конферансье значительную дозу своейвеселости, которая столь необходима при его профессии. Осталась у негонеприятная, тягостная привычка каждую весну в полнолуние впадать в тревожноесостояние, внезапно хвататься за шею, испуганно оглядываться и плакать.Припадки эти проходили, но все же при наличности их прежним делом нельзя былозаниматься, и конферансье ушел на покой и начал жить на свои сбережения,которых, по его скромному подсчету, должно было хватить ему на пятнадцать лет.
Он ушел и никогда больше не встречался с Варенухой,приобревшим всеобщую популярность и любовь за свою невероятную, даже средитеатральных администраторов, отзывчивость и вежливость. Контрамарочники,например, его иначе не называли, как отец-благодетель. В какое бы время кто быни позвонил в Варьете, всегда слышался в трубке мягкий, но грустный голос: «Явас слушаю», – а на просьбу позвать к телефону Варенуху, тот же голос поспешноотвечал: «Я к вашим услугам». Но зато и страдал же Иван Савельевич от своейвежливости!
Степе Лиходееву больше не приходится разговаривать потелефону в Варьете. Немедленно после выхода из клиники, в которой Степа провелвосемь дней, его перебросили в Ростов, где он получил назначение на должностьзаведующего большим гастрономическим магазином. Ходят слухи, что он совершенноперестал пить портвейн и пьет только водку, настоянную на смородиновых почках,отчего очень поздоровел. Говорят, что стал молчалив и сторонится женщин.
Удаление Степана Богдановича из Варьете не доставилоРимскому той радости, о которой он так жадно мечтал в продолжение несколькихлет. После клиники и Кисловодска старенький-престаренький, с трясущейсяголовой, финдиректор подал заявление об уходе из Варьете. Интересно, что этозаявление привезла в Варьете супруга Римского. Сам Григорий Данилович не нашелв себе силы даже днем побывать в том здании, где видел он залитое лунойтреснувшее стекло в окне и длинную руку, пробирающуюся к нижней задвижке.
Уволившись из Варьете, финдиректор поступил в театр детскихкукол в Замоскворечье. В этом театре ему уже не пришлось сталкиваться по деламакустики с почтеннейшим Аркадием Аполлоновичем Семплеяровым. Того в два счетаперебросили в Брянск и назначили заведующим грибнозаготовочным пунктом. Едяттеперь Москвичи соленые рыжики и маринованные белые и не нахвалятся ими и дочрезвычайности радуются этой переброске. Дело прошлое, и можно сказать, что неклеились у Аркадия Аполлоновича дела с акустикой, и сколько ни старался онулучшить ее, она какая была, такая и осталась.
К числу лиц, порвавших с театром, помимо АркадияАполлоновича, надлежит отнести и Никанора Ивановича Босого, хоть тот и не былничем связан с театрами, кроме любви к даровым билетам. Никанор Иванович нетолько не ходит ни в какой театр ни за деньги, ни даром, но даже меняется влице при всяком театральном разговоре. В не меньшей, а в большей степенивозненавидел он, помимо театра, поэта Пушкина и талантливого артиста СаввуПотаповича Куролесова. Того – до такой степени, что в прошлом году, увидев вгазете окаймленное черным объявление в том, что Савву Потаповича в самыйрасцвет его карьеры хватил удар, – Никанор Иванович побагровел до того, что самчуть не отправился вслед за Саввой Потаповичем, и взревел: «Так ему и надо!»Более того, в тот же вечер Никанор Иванович, на которого смерть популярногоартиста навеяла массу тягостных воспоминаний, один, в компании только с полнойлуной, освещающей Садовую, напился до ужаса. И с каждой рюмкой удлинялась передним проклятая цепь ненавистных фигур, и были в этой цепи и Дунчиль СергейГерардович, и красотка Ида Геркуларовна, и тот рыжий владелец бойцовых гусей, иоткровенный Канавкин Николай.
Ну, а с теми-то что же случилось? Помилуйте! Ровно ничего сними не случилось, да и случиться не может, ибо никогда в действительности небыло их, как не было и симпатичного артиста-конферансье, и самого театра, истарой сквалыги пороховниковой тетки, гноящей валюту в погребе, и уж, конечно,золотых труб не было и наглых поваров. Все это только снилось НиканоруИвановичу под влиянием поганца Коровьева. Единственный живой, влетевший в этотсон, именно и был Савва Потапович – артист, и ввязался он в это только потому,что врезался в память Никанору Ивановичу благодаря своим частым выступлениям порадио. Он был, а остальных не было.
Так, может быть, не было и Алоизия Могарыча? О, нет! Этот нетолько был, но и сейчас существует, и именно в той должности, от которойотказался Римский, то есть в должности финдиректора Варьете.
Опомнившись, примерно через сутки после визита к Воланду, впоезде, где-то под Вяткой, Алоизий убедился в том, что, уехав в помрачении умазачем-то из Москвы, он забыл надеть брюки, но зато непонятно для чего укралсовсем ненужную ему домовую книгу застройщика. Уплатив колоссальные деньгипроводнику, Алоизий приобрел у него старую и засаленную пару штанов и из Вяткиповернул обратно. Но домика застройщика он, увы, уже не нашел. Ветхое барахлоначисто слизнуло огнем. Но Алоизий был человеком чрезвычайно предприимчивым,через две недели он уже жил в прекрасной комнате в Брюсовском переулке, а черезнесколько месяцев уже сидел в кабинете Римского. И как раньше Римский страдализ-за Степы, так теперь Варенуха мучился из-за Алоизия. Мечтает теперь ИванСавельевич только об одном, чтобы этого Алоизия убрали из Варьете куда-нибудь сглаз долой, потому что, как шепчет иногда Варенуха в интимной компании, «Такойсволочи, как этот Алоизий, он будто бы никогда не встречал в жизни и что будтобы от этого Алоизия он ждет всего, чего угодно».
Впрочем, может быть, администратор и пристрастен. Никакихтемных дел за Алоизием не замечено, как и вообще никаких дел, если не считать,конечно, назначения на место буфетчика Сокова какого-то другого. Андрей жеФокич умер от рака печени в клинике Первого МГУ месяцев через девять послепоявления Воланда в Москве...
Да, прошло несколько лет, и затянулись правдиво описанные вэтой книге происшествия и угасли в памяти. Но не у всех, но не у всех.
