друг от друга, по направлению к перевалу, туда, где наши части вместе с партизанами уже дважды насмерть схватывались с врагом.
У подножья этих седых, обагренных кровью гор послезавтра начнется новый решительный бои. Пока что об этом знали лишь Бисолтан и Азрет.
Ночь была морозной, а небо казалось легким, и яркие звезды на нем будто застыли в ожидании жестоких событий, подстерегающих и эти горы, и этих людей, и эту землю, готовую разверзнуться под ногами фашистов.
Старый горец и юный разведчик, падая и поднимаясь, шли вперед, к перевалу, где их никто не ждал и где никто не знал, что именно послезавтра враг обрушит на них еще один удар — удар неслыханной силы.
VII
Морозы упрямо не отступали, хотя небо уже бывало почти по-весеннему голубым и чистым, а солнце, казалось, начинало набирать силу. А какая тишина вокруг! Будто весь мир замер в ожидании какого-то чуда, чего-то особенного, небывалого. Спят под высокими снеговыми папахами заледеневшие скалы, спят под огромными полами белой пушистой бурки окрестные холмы, а ветры, обычно дующие в эту пору с Кинжала в сторону села, словно сбились с пути и ушли в другое ущелье.
Со дня на день могут начаться снежные обвалы, со дня на день могут ринуться с вершин неудержимые потоки, и вслед за ними косые ливни оповестят о первом приближении весны. Скалы освободятся от ледяных оков, проснется и зашумит скованный морозами лес. Как молчалив и неподвижен он сейчас! Каким мрачным и тягостным кажется его молчание!..
Село еще спит, лишь редкие дымки над домами говорят о том, что кое-кто уже принялся за свои будничные дела. Поднимаясь ввысь, голубой дым растворяется в чистой синеве неба.
В сопровождении двух немецких автоматчиков в суконных шапках с белыми жестяными цветочками на висках Магомет подошел к автомашине, пригнувшись, влез на заднее сиденье. Один автоматчик тяжело плюхнулся с ним рядом, второй сел с шофером.
Магомет пристально вглядывался в стекло, он искал доктора, но его не было видно. Из маленького флигеля быстро вышел майор Попп, приблизился к машине, что-то сказал сидящему рядом с шофером солдату, и тот, обернувшись к Магомету, перевел:
— Я верю вам. Я верю, что к шестнадцати ноль-ноль наш флаг будет реять на вершине Кинжал-горы.
Майор ободряюще кивнул Магомету, рванул на себя дверцу машины, похлопал его по плечу и сказал:
— Да поможет вам бог!
Взревел мотор. Магомет натянул на себя куртку, его сосед-немец услужливо затянул на куртке молнию и откинулся на спинку сиденья.
В зеркальце над ветровым стеклом Магомет видел отражение этого немца — молодого, румяного, одетого в новенький суконный мундир. На ногах солдата были добротные башмаки с шипами.
Второй немец, тот, что сидел к ним спиной, был старше. Он о чем-то быстро говорил с шофером, и при каждом слове острый кадык на его гладко выбритой шее вздергивался и опускался, вздергивался и опускался.
Достав из нагрудного кармана сигареты, он обернулся к Магомету и протянул ему пачку:
— Курите, пожалуйста...
Он удивительно чисто говорил по-русски, Магомет заметил это еще тогда, когда майор Попп передавал через него свое «напутственное слово».
— Я не курю.
— О, конечно! — словно обрадовался немолодой солдат, — Альпинист не должен курить, а ведь вы, как я слышал, хоть и молоды, но достигли в альпинизме удивительных успехов?
Ему явно хотелось поболтать о том, о сем, чтобы как-то скоротать время, и, не дожидаясь от Магомета реакции на свои слова, он продолжал:
— Мы уважаем опытных скалолазов. У «Эдельвейса» есть настоящие альпинисты — это нечто вроде сверхчеловеков! — И он немного посмеялся, развеселившись от собственного красноречия.
— Человеками бы вам остаться, а вы еще и о сверхчеловеках думаете, — словно обращаясь к самому себе, процедил Магомет.
— Простите, не понял, — переспросил немолодой немец.
Но Магомет не стал повторять. Он понял, что должен молчать, только молчать, как бы ни вызывал его на разговор этот болтливый немец.
«Скоро от вашей дивизии «Эдельвейс» ножки да рожки останутся, — мысленно отвечал он своему попутчику. — Вы будете разбиты!..»
А тот, будто расслышав то, что не было сказано, продолжал:
— «Эдельвейс» не знает поражений! У «Эдельвейса» бывают победы потруднее и полегче, но это всегда победы! Только победы!
Магомет молчал. Умолкли и его попутчики, только тот, что сидел впереди, что-то тихо лепетал по поводу красоты природы, величия гор и сказочной белизны снега. При этом он почему-то горестно покачивал головой, будто прощался со всем этим чужим, не принадлежащим ему великолепием.
...Два вражеских альпиниста поднимаются вслед за Магометом. Вот они уже достигли Орлиного гнезда, полчаса отдохнули, после чего старший эдельвейсовец вручил Магомету завернутый в плотную бумагу немецкий флаг. Складной металлический флагшток он заткнул за пояс куртки Магомета и сказал — просто, будто речь шла о чем-то вполне привычном:
— Ну, ни пуха ни пера...
Отсюда Магомет уже должен был подниматься один.
Едва расставшись со своими спутниками, он вдруг ощутил необычайное облегчение. Словно двумя тяжелыми камнями они тянули его вниз, в пропасть, а теперь вот он остался со свой горой с глазу на глаз.
Он верил, что Кинжал не подведет его, не подставит ему под ноги «ложный» камень, который тут же обвалится. Нет, на него можно положиться. Только бы хватило сил, только бы не рухнуть по дороге. Такой усталости Магомет не испытывал еще ни разу в жизни. Но если перед человеком — всего один путь, значит, надо его пройти.
С жадностью вдыхал Магомет знакомый запах вершин, стараясь не замечать ни того, что пальцы рук стали почти бесчувственными, а ноги словно налиты расплавленным свинцом. Нет-нет, это только так кажется, он должен совладать с собой, у него хватит сил, потому что от этого зависит его победа. Та единственная победа, которую ему дано одержать.
Вершина приближалась медленно, слишком медленно, это только кажется, что она — рядом. Сколько уж раз так казалось! Но прошло еще полчаса, еще час, и вот уже она открылась, вся залитая лучами близкого солнца. Теперь можно перевести дух, можно немного задержаться и отбить этот выступ, мешающий подъему.
Магомет остановился и впервые за все время огляделся по сторонам.
В немом восхищении пристально смотрели на него высокие горы. И ветер словно притих, удивленный появлением человека, и черная лента реки на миг приостановила свой
