Не помню, как выбралась из воды, мокрая одежда облепила тело, обуви не было, ближайшим жилым местом был дом престарелых, я еле дошла до него, постучалась в дверь, но никто не открыл. Оттуда я бегом бежала на шоссе, пыталась поймать машину. Никто не остановился. Милиция была далеко, но я все-таки решила до нее дойти. Больше всего я боялась, что насильник знает, где наш дом. Сережа с Федей — в Париже, в квартире три девочки — наша общая дочь и ее взрослые сводные сестры. Из милиции меня выперли — нечего шастать по ночам, обуйся сначала, какая дача показаний! Я попросила воды, милиционер подвел меня к крану — пей.
Когда я наконец оказалась дома, там было тихо. Все спали. Меня трясло. Я наполнила ванну горячей водой. Отогревшись и успокоившись, я подумала: «Если это насильник — надо принимать меры, и немедленно, если подосланный органами исполнитель — молчать, никому ни слова».
* * *
С выставкой все двигалось: уже был опубликован небольшого формата каталог, сделаны панели и фотоувеличения, даже подписи под рисунками. Объявилась и диппочта. Содрав сургучную печать со здоровенного мешка, я обнаружила там не рисунки, а дипломатическую переписку. Я немедленно позвонила в посольство, чтобы прислали за мешком курьера и привезли работы из Еврейского музея. Нам надо успеть их оформить… Во избежание международного скандала за мешком прибыли тотчас. На следующий день прибыл контейнер. Он действительно стоял в посольстве уже десять дней.
Я распаковала первую работу. Это был «Допрос» Фридл. Лицо с оплеухой — белая лепешка масляной краски — и руки в крови. Мы смотрели друг на друга, пока я не заплакала.
Открытие выставки 1 июня 1989 года. Белый лист, прожженный сигаретой
За несколько часов до открытия директор выставочного зала на Крымской набережной, шустрый, маленького роста еврей, отозвал меня в сторону. На нем не было лица.
— Вас ждут у меня в кабинете, — сказал он, и след его простыл.
Их было двое, они предложили присесть, я отказалась. Некогда.
Они не задержат меня надолго — в первую очередь, они лично хотят поздравить меня с успехом мероприятия международного значения, которое послужит укреплению дружбы между нами и Чехословакией. Мост между нашими странами нерушим, о чем свидетельствует прибытие посла и других официальных лиц на открытие выставки. И с этим они тоже хотели бы меня поздравить. Осталось лишь уточнить про первое мая. Они знают, что у меня произошел тяжелый инцидент с главарем общества «Память».
Испытующий взгляд. Долгая пауза.
— Ничего подобного. Если вы знаете обо мне больше, чем я сама о себе знаю, поставьте себе неуд. Мне пора. Меня ждет посол.
Они развели руками, мол, простите. Хотели помочь. Но раз дурные сведения не подтвердились, они с удовольствием поставят себе неуд. Увидимся на открытии!
Я побежала в туалет, сунула голову под кран. Волосы намокли, по красному платью растеклись струйки. Что ж, я дождалась ответа. В момент, когда вот-вот должно было состояться то, о чем я мечтала. Удар под дых. Меня трясло. Как предстать в таком виде перед публикой? С платьем решилось просто. В туалет забежала моя школьная подружка, и я предложила ей махнуться. Не моргнув глазом, она стянула с себя черное платье, а я отдала ей свое, с подтеками. «Возьми себя в руки», — велела она строго.
В зале было уже много народу, в том числе посольского и зарубежного. Я нашла Сережу, который увлеченно беседовал с Хильдой и ее подругами из Германии, отвела его в сторону и попросила стоять у меня за спиной, когда я буду произносить речь.
— Подпереть — это завсегда, — рассмеялся Сережа. — Но после того что ты тут сотворила, волноваться за слова…
Сказать? Нет. Все прошло. Но в этой стране я уже не останусь.
Милада и «Трабанты». Рисунок пером на засохшем кленовом листе
В начале октября 1989 года, после того как выставка побывала в Москве, Риге и Вильнюсе, я приехала в Прагу сдавать дела. Был поздний вечер, Зденек уехал в другой город на съемки, звонить никому не хотелось, и я с чемоданом на колесиках пошла гулять по Малостранской. Проходя по маленькой уличке Снемовни, я услышала позывные Би-би-си и подумала: интересно, кто там живет? Радио звучало из окна на втором этаже. Старинный дом XIV века был не заперт, я поднялась на второй этаж и позвонила в дверь. Дверь открыла милая женщина чуть старше меня. Я сказала, что ищу комнату — на неделю. Она согласилась, не задумываясь. Пригласила меня к столу, а сама пошла на кухню готовить ужин.
Мы вспоминаем этот момент по сей день. Как говорит Милада, с ней что-то тогда случилось. Она как огня боялась незваных гостей и никогда никому не сдавала квартиру. Но ведь и со мной что-то случилось — я тоже никогда не звонила в чужую дверь с просьбой о ночлеге.
Я сбегала за вином в магазин на площади. Звенели трамваи, светилась булыжная мостовая. Полчаса тому назад колеса моего чемодана застревали между камней, теперь же я бежала на Снемовни окрыленная. Я буду жить в самом любимом районе Праги, в уютном доме с деревянным потолком, среди картин и книг!
К тому же оказалось, что Милада работает корректором в крупном издательстве. За ужином я рассказала ей про «Ведем», и она обещала в понедельник поговорить с директором, он еврей, его должно пробрать.
Ночью мы пробудились от жуткого грохота. Булыжная мостовая сотрясалась под колесами машин.
Милада побежала на разведку.
Оказалось, сотни немцев из ГДР едут на трабантах к зданию посольства ФРГ просить политического убежища.
— Посольство — напротив нас, у Лобковицкого дворца. Уже вся площадь заполнена. Холодно. Люди лежат на мостовой, надо отнести им горячего чаю. И какой-то еды.
Сколько немцев… Мы были не единственными, кто пробирался узкими тропками между лежащими. Милада с кем-то говорила, а я разливала чай по кружкам и коричневым пластмассовым чашечкам. «Данке шён». — «Битте шён».
Под утро на площади появилось много полицейских, возможно, они бдели и ночью, но мы их не заметили.
В семь утра Милада ушла на работу и вскоре позвонила мне оттуда — директор нас ждет.
Я поехала к Марии, на счастье, она оказалась дома, но уговорить ее надеть красивую шляпку и отправиться вместе со мной в престижное издательство, где работает моя подруга Милада, оказалось непросто. Опальная Мария боялась за директора издательства, из‐за нее он может потерять работу.
— Найдет другую.
— Но он же еврей, ему это будет вдвое сложней…
— Идем и все!
И мы пошли.
Директор был мил, угощал нас кофе, позволил курить в его кабинете — тогда с этим было просто, выслушал нежнейшее щебетание Марии о далеко идущих планах — издать «Ведем» не только в Чехословакии, но и в СССР, я подтвердила, что ведутся переговоры, Милада присовокупила к списку ГДР.
«За другие страны отвечать не берусь, — сказал директор. — Но за себя отвечаю. Если и как только наша ситуация улучшится, я издам „Ведем“».
