Конец XIX — начало XX века — это период кооперативного бума в российском общественном движении. Кооперативная идея пользовалась огромной популярностью у общественных деятелей и государственных чиновников, несмотря на весьма скромные успехи практической кооперации. Российская кооперативная мысль сочетала в себе западные утопические идеалы с идеями русского народничества и патриархальными ценностями, присущими правящей элите России. Однако на практике кооперативы и артели использовались крестьянами в прагматических целях —для получения ссуд, поэтому история кооперативного движения и России — это скорее история кооперативной утопии интеллектуалов, чем самодеятельного социального творчества народа.
Во второй половине XIX в. антибуржуазный характер русской культуры проявлял себя уже в гораздо более широких общественных настроениях, а не только в построениях интеллектуалов и политической элиты. Реакция простых людей на угрозу разрушения привычной социальной среды и традиционного образа жизни и ценностей находит свое отражение в художественной литературе. По наблюдениям Н. И. Пруцкова, особая экспрессия постановки вопроса о наступлении капитализма в художественной литературе и публицистике второй половины XIX в. свидетельствует о существовании специфического общественного настроения, негативного по отношению к «цивилизации».[91] «“Перевал русской истории” — приход вампира-капитала — воспринимался в определенных социальных кругах [...] как приближение конца мира. “Пришел антихрист” — так иногда думали в смятении перед надвигающимся непонятным и странным русский мужичок, плебей-горожанин и полупролетарий, разорившийся помещик, выбитые из привычного порядка жизни».[92] Яркие метафоры из беллетристики того времени описывают надвигающуюся «темную силу» «цивилизации» в терминах чего-то кровавого, кровопийственного, оскверняющего, черного, темного, мрачного, отвратительного, алчного, хищного, мертвящего, ядовитого.[93] Например, у Г. И. Успенского «образ буржуя вызывает [...] воспоминание о чем-то трупном, холодном, распухшем, дурно пахнущем [...] Греховодник-капитал “мусорит” девственные места, на “чистой”, “невинной” земле заводит “грязь и всякую гадость”».[94] При этом в восприятии грядущего мира «значительную роль играют образы зловеще-фантастические, уродливые, устрашающие, иногда мистические, воплощающие таинственные, не подвластные человеку силы».[95] Эсхатологмзм приводил к пересечению антикапиталистических настроений с религиозными. И в очередной раз спасение от грядущей катастрофы виделось в деревне и ее особом строе, причем подобные настроения сохранили свою силу и в начале XX в., когда они приобрели популярность в широких слоях населения и стали ощутимым контекстом русских революцией 1905 и 1917 it. и Гражданской войны.
Предпринимательство как род занятий и система ценностей, а также весь кластер связанных с ним понятий («буржуазия», «мещанин» и «мещанство», «обыватель» и «обывательство», «филистер» и «филистерство») крайне низко оценивались российским обществом, которое отождествляло их с «пошлыми мелкособственническими интересами либеральничающей мелкой буржуазии».[96] Более того, сама буржуазия испытывала перед обществом чувство вины за свое богатство, а такое прогрессивное учреждение Российской империи, как Министерство финансов, считало своей задачей защиту «крестьян» — простых «производителей», от скупщиков, спекулянтов, эксплуататоров, носителей заразы «дикого капитализма».[97]
В каком-то смысле в начале XX в. это настроение было частью общеевропейской атмосферы, для которой была характерна критика собственных цивилизационных оснований: «отвратительная масса посредственностей-мещан противопоставлялась интеллектуалам и даже “народу” в его идеальном, если и не в реально наличествующем виде. В Германии на рубеже веков прорастали и распространялись, как бурьян, полунаучные-полумистические “народные” (volkische) доктрины; всевозможные, на грани откровенного шарлатанства, теории тоже покушались на утвердившиеся мелкобуржуазные истины и предлагали избавление от всех зол в мистическом воссоединении с народом».[98] Русская художественная субкультура так же остро переживала в начале XX в. данное настроение.[99]
Несмотря на то, что такое общественно-политическое направление, как христианский социализм, получило в России гораздо меньшее распространение, чем на Западе, в последней четверти XIX в. становится все более актуальной связь с общинными настроениями и реформистскими религиозными поисками русского сектантства и православия. В РПЦ середины XIX, а особенно в начале XX века стал актуальным вопрос о ни (рождении среди мирян общинной и братской жизни, о противостоянии гиеной бюрократической «системе» под знаком возвращения к Евангелию.[100] На почве этой идеи возникают религиозно-философские кружки русской интеллигенции, один из участников которых, Н. А. Бердяев, связывал будущее христианства именно с общением, общинностью, коммюнтарностью. Реальная самоорганизация православных мирян стала возможной только на короткое время после революции 1917 г., когда, например, вся Москва покрылась сетью мирянских общин, кружков, братств.[101]
Надежды самодержавия на охранительную функцию общины окончательно рухнул и в 1902 г., когда по черноземной полосе Украины и России прокатилась мощная волна крестьянских восстаний, сопровождавшихся захватами помещичьих земель и насильственными действиями по отношению к помещичьей собственности. Некоторые исследователи считают, что так в России началась крестьянская революция, на фоне in основе) которой развертывались все другие социальные и политические революции начала XX века, включая Октябрьскую революцию 1917 г. Это был период формирования крестьянства как самостоятельной социальной силы, осознающей собственные интересы в важнейших для нее вопросах.[102] Крестьянский протест дал ощутимые результаты: в феврале 1903 г. крестьянам пообещали облегчить выход из общины, в марте 1903 г. ликвидирована круговая порука, в августе 1904 г. отменены телесные наказания крестьян.
