Захарово
Некогда М. А. Волошин писал, что звенигородский край сыграл для русской культуры приблизительно такую же роль, как окрестности Парижа для французской. Здесь неподалеку от блистательной вотчины князей Голицыных Большие Вяземы скромная усадьба Захарово, но именно она притягивает многочисленных паломников.
Без упоминаний о Захарове не обходится ни одна биография Пушкина. Здесь прошли «золотые дни» его малолетства. Эта «деревенька» в сорока верстах от Москвы с 73 душами крепостных была куплена бабушкой поэта Марией Алексеевной Ганнибал в 1804 году у помещицы Тиньковой за 28 тысяч рублей. «Бабушка Ганнибал» хотела, чтобы ее внуки росли на свежем воздухе. Каждый летний сезон — с мая по октябрь — в течение шести лет здесь жило все семейство Пушкиных. Пушкины провели в усадьбе даже зиму 1808–1809 годов. По-видимому, в связи с поступлением старшего внука в только что открывшийся Царскосельский лицей М. А. Ганнибал в начале 1811 года продала Захарово с 57 душами мужского пола невестке своей сестры полковнице X. И. Козловой за 45 тысяч рублей (разница в цене объясняется быстрым обесцениванием денег в связи с постоянными войнами).
Маленькое сельцо Захарово сыграло в жизни Пушкина такую же роль, как Тарханы в жизни Лермонтова или Спасское-Лутовиново в жизни Тургенева. Уже современники хорошо понимали, что Захарово (по выражению критика П. В. Анненкова) стало для великого поэта «путем крайнему сближению с народными обычаями и приемами»[25] Другой свидетель, С. П. Шевырев, пишет о Захарове, что «деревня была богатая; в ней раздавались русские песни, устраивались праздники, хороводы, и, стало быть, Пушкин имел возможность принять народные впечатления»[26]. Вспомним мужика Марея, ставшего для Достоевского на всю жизнь воплощением доброты и человечности русского крепостного крестьянина. Барчонок Пушкин таких Мареев мог встретить только в Захарове. В «деревне» Пушкин, как и Лермонтов, был на попечении бабушки, неизмеримо больше уделявшей внимание своим внукам, чем их родители. Вообще бабушка Мария Алексеевна Ганнибал — светлый образ пушкинского детства. О ней все мемуаристы единодушно вспоминают как о женщине, одаренной замечательными душевными качествами.
Ю. Н. Тынянов так описывает Захарово в романе «Пушкин»: «Из… окна виден был пруд, обсаженный чахлыми березками; на его противоположной стороне чернел еловый лес, который своей мрачностью очень нравился Надежде Осиповне, — он был в новом мрачном духе элегий, — и не нравился Сергею Львовичу. Господский дом и флигель стояли на пригорке. Сад был обсажен старыми кленами. В Захарове везде были следы прежних владельцев — клены и тополи были в два ряда; следы старой, забытой аллеи, В роще Сергей Львович читал чужие имена, вырезанные на стволах и давно почернелые. Часто встречалась на деревьях и старая эмблема — сердце, пронзенное стрелою с тремя кружками — каплями, стекающими с острия; имена были расположены парами, что означало давнее свидание любовников. Захарово переходило из рук в руки, — новое, неродовое, невеселое поместие. Никто здесь надолго не оседал, и хозяева жили, как в гостях».
Но вряд ли Захарово было уж таким неуютным. О роскоши, конечно, говорить не приходится, но помещичий комфорт, следует полагать, присутствовал. Действительно, в купчей, составленной при продаже усадьбы в 1811 году, написано, что продается имение «с господским в том сельце Захарове домом и с имеющеюся в оном мебелью, кроме мебели из красного дерева, кресел с сафьянными подушками, черного с бронзой стола, зеркалов, поваренной, столовой и чайной посуды»[27]. Летом в ясные дни веселые обеды и чаепития происходили под сенью березовой рощи за большим столом, собиравшим все семейство. Конечно, велись и литературные беседы и читались стихи. С. Л. Пушкин прославился мастерским чтением комедий Мольера; его остроты передавались из уст в уста по всей Москве. Столь же образованной женщиной была и мать поэта; но и для нее и для мужа существовала исключительно французская литература. Отечественной словесности они попросту не знали.
Правда, частым гостем в Захарове был заметный поэт того времени И. М. Долгоруков. Ему принадлежало ближнее село Новоивановское. Ныне он известен исключительно как мемуарист. Однако в пушкинском кругу это имя произносилось с почтением. Вяземский считал Долгорукова неоцененным, но «великим русским дарованием», особенно отмечая национальный склад его поэзии.
О Захарове Пушкин вспоминал в Лицее. В «Послании Юдину» (другому лицеисту) он писал в 1815 году:
О, если бы когда-нибудь Сбылись поэта сновиденья! Ужель отрад уединенья Ему вкушать не суждено? Мне видится мое селенье, Мое Захарово; оно С заборами в реке волнистой, С мостом и рощею тенистой Зерцалом вод отражено. На холме домик мой; с балкона Могу сойти в веселый сад. Где вместе Флора и Помона Цветы плодами мне дарят, Где старых кленов темный ряд Возносится до небосклона, И глухо тополы шумят. Туда зарею поспешаю С смиренным заступом в руках, В лугах тропинку извиваю, Тюльпан и розу поливаю — И счастлив в утренних трудах; Вот здесь под дубом наклоненным С Горацием и Лафонтеном В приятных погружен мечтах. Вблизи ручей шумит и скачет, И мчится в влажных берегах, И светлый ток с досадой прячет В соседних рощах и лугах.
Захарово разделило судьбу большинства остальных пушкинских мест. Усадьба неоднократно приходила в упадок и возрождалась вновь. Перемены начались уже при жизни Пушкина. Небольшой флигелек, в котором летом жили дети, был разобран из-за ветхости еще полтора века назад. Пушкинское «зерцало вод» — старый пруд — вновь запрудили только в 1950-х годах. Когда-то к дому вела липовая аллея; теперь от нее осталось лишь несколько деревьев.
Близкий друг Пушкина П. В. Нащокин передает воспоминания поэта о Захарове: «Семейство Пушкиных жило в деревне. С ними жила одна родственница, какая-то двоюродная или троюродная сестра Пушкина, девушка молодая и сумасшедшая. Ее держали в особой комнате. Пушкиным присоветовали, что ее можно вылечить испугом. Раз Пушкин-ребенок гулял по роще. Он любил гулять, воображая себя богатырем, расхаживая по роще и палкою сбивая верхушки и головки растений. Возвращаясь домой после одной из прогулок, на дворе он встретил свою сумасшедшую сестру, растрепанную, в белом платье, взволнованную. Она выбежала из своей комнаты. Увидя Пушкина, она подбегает к нему и кричит: «Mon frere, on me prend pour un incendie»[28].
