Книга Русская литературная усадьба - Владимир Новиков

Рождествено принадлежало брату матери будущего писателя Василию Ивановичу Рукавишникову. Он не пользовался расположением отца из-за неустойчивого, легкомысленного характера; но, скорее всего, главной причиной был его гомосексуализм. Первоначально, согласно завещанию, Рождествено должен был унаследовать старший брат, но он умер в шестнадцатилетнем возрасте. Надо сказать, что Василий Иванович оправдал худшие ожидания отца. Миллионы незаметно просочились у него сквозь пальцы. По роду занятий он был дипломатом, но — бонвиван и светский человек — международной политикой совершенно не интересовался. В Рождествено он наезжал только летом и на непродолжительное время.

Дядя Василий постоянно уверял всех, что у него неизлечимая болезнь сердца, но никто ему не верил. Вдруг как гром с ясного неба зимой 1916 года пришло известие, что он скоропостижно умер от грудной жабы в больнице для бедных под Парижем. Рождествено дядя завещал племяннику Владимиру. Но грянувшая революция лишила будущего писателя собственности. В его памяти навсегда сохранился великолепный белый дом «александровских времен» с колоннами и по фасаду и с задней стороны, величественно стоящий на крутом холме за рекой Оредеж. Его замечательная архитектура заставляет предположить замысел выдающегося художника; называют имена И. Е. Старова или Н. А. Львова, строивших ближайшие усадьбы.

На страницах мемуаров Набоков свою жизнь представлял в виде спирали, символизировавшей гегелевскую триаду, где тезис — двадцать первых лет на родине (1899–1919), антитезис — годы европейской эмиграции (1919–1940), синтез — более или менее благополучный американский период, начавшийся в 1940 году. Но именно в США Набоков особенно остро переживал тоску по родине. Он писал: «Она впилась, эта тоска, в один небольшой уголок земли, и оторвать ее можно только с жизнью. Ныне, если воображаю колтунную траву Яйлы или Уральское ущелье, или солончаки за Аральским морем, я остаюсь столь же холоден в патриотическом и ностальгическом смысле, как в отношении, скажем, полынной полосы Невады или рододендронов Голубых Гор; но дайте мне, на любом материке, лес, поле и воздух, напоминающие Петербургскую губернию, и тогда душа вся перевертывается. Каково было бы в самом деле увидать опять Выру и Рождествено, мне трудно представить себе, несмотря на большой опыт. Часто думаю: вот, съезжу туда с подложным паспортом, под фамилией Никерброкер. Это можно было бы сделать. Но вряд ли я когда-либо сделаю это. Слишком долго, слишком праздно, слишком расточительно я об этом мечтал. Я промотал мечту».

Набоков дожил до глубокой старости. Но и на пороге ухода в мир иной его преследовали видения «первоначальной поры». Вот одно из его последних стихотворений: