— Почему же ложь?
— Потому что вы все это придумали.
— Разве?
— А, да ну вас, — махнул рукой Леверинг, — нехочу с вами спорить. Черт возьми, Клейн, вы же знаете, как я отношусь к Альме.Я готов за нее жизнь отдать.
— Да, да, — сказал Терри, — вы относитесь кней, как ребенок к Санта-Клаусу накануне Рождества. Скажите лучше, когда вы еевидели в последний раз?
— Вчера вечером, примерно в пять.
— Если с тех пор вы ее больше не видели, откуда же этонастойчивое стремление убедить меня, что я ушел от нее именно в половинечетвертого? Откуда утверждение, что это очень важно?
Леверинг хотел было что-то сказать, потом вдруг схватилбутылку, налил себе виски, выпил, откашлялся и только после этого уже совсеммрачно произнес:
— Я видел Синтию.
— Когда?
— Сегодня утром.
— И что она рассказала?
— Синтия спросила, где вчера вечером была Альма. Ясказал, что она была с вами. Синтия предположила, что вы с Альмой, по-видимому,ездили в Чайнатаун, так как до этого вы обсуждали роль цвета в китайскомискусстве. Синтия предложила мне попытаться убедить вас в том, что вы ушли отАльмы в половине четвертого.
— Правда? Интересно, зачем? Она вам это необъяснила? — поинтересовался Терри.
— Нет… А теперь ответьте на мой вопрос. Почемупрокурору важно знать, где вы были и когда ушли от Альмы?
— Да мне и самому это не совсем ясно. Этот вопрос вамлучше задать прокурору.
— Иначе говоря, вы мне не доверяете.
— Иначе говоря, мне просто нечего вам сказать.
— Может, у вас есть какие-нибудь предположения на этотсчет?
— Предположения — штука опасная, никогда не знаешь,куда они могут завести. Чем могу еще служить?
Леверинг поднялся с кресла.
— Я знаю, что вы меня не любите. Вы очень ясно дали мнеэто понять, когда мы с Альмой были здесь позавчера. Вы считаете меня жиголо инахлебником. Да что с вами об этом говорить, когда-нибудь вы поймете, чтоошиблись во мне!
Леверинг с гордым видом пересек комнату и вышел непопрощавшись. Спустя несколько секунд Терри услышал скрип спускающегося лифта.
Он подошел к окну и выглянул наружу. Ничего, что могло быпривлечь его внимание своей необычностью, он не заметил, разве только маленькийнеказистого вида грузовичок стоял теперь почти совсем рядом с роскошнымспортивным автомобилем Леверинга.
Увидев, что Леверинга никто не остановил, когда тот, выйдяиз подъезда, направился к своей машине, Терри с облегчением вздохнул.
Но как только Леверинг включил мотор, из кабины грузовичкавыпрыгнул широкоплечий мужчина и быстрым шагом, явно с какой-то целью двинулсяк машине Леверинга. Подойдя к автомобилю, он резко распахнул дверцу.
Леверинг испуганно вздрогнул. Широкоплечий мужчина отвернуллацкан плаща и сел в машину рядом с Леверингом.
Машина тронулась, доехав до первого перекрестка, повернуланалево и исчезла из вида.
Терри Клейн нажал на кнопку звонка. Дверь отворилась, и вгостиную шаркающей походкой вошел слуга-китаец. Терри, не отрывая задумчивоговзгляда от грузовичка, бросил через плечо:
— Можешь убрать стакан Леверинга, Ят Той!
Глава 4
Спустя час после ухода Леверинга в дверь позвонили. Едва ЯтТой открыл ее, как с порога раздался голос Синтии Рентон:
— Привет, Филин! Ну что там с носовым платочком? Какиедействия предпримем, главнокомандующий?
Не дожидаясь ответа, она с беззаботным видом прошла вгостиную и протянула Терри дневной выпуск газеты, в которой было помещеносообщение об убийстве Джекоба Мандры.
— Хорошо бы выпить чего-нибудь. Терри подал знак ЯтТою.
Синтия резко повернулась к слуге и лучезарно улыбнулась:
— «Том Коллинз», понимай?
Ят Той осклабился, стараясь подладиться под улыбку Синтии.
— Хорошо понимай.
— А мне еще содовой, — попросил Терри.
— Ты что, Филин, пьешь содовую в чистом виде?
— Да нет, я добавляю немного виски, чтобы придатьсодовой вкус. Чем обязан столь приятной неожиданности — видеть тебя в своейскромной обители?
— Не надо, Терри, — попросила она. — Никакаяэто не неожиданность, ты ведь знал, что я приду.
— Пожалуй, что и так, — согласился он. — Ядействительно предполагал, что ты можешь заглянуть ко мне.
— По поводу носового платочка?
— Да, по поводу носового платочка и еще кое-чего.
— О чем это ты?
Перехватив ее взгляд, он спокойно произнес:
— О портрете. О портрете Мандры.
Ее губы, такие нежные и соблазнительные, улыбнулись, однаков светло-карих глазах мелькнула тревога. Она вдруг перестала улыбаться, приселана краешек стола и начала нервно болтать ногой.
— Ладно, Терри, не будем тянуть резину. Я боюсь. Лучшесразу признаться, ведь все равно от тебя ничего не утаишь.
Лицом она была похожа на свою сестру. Только носик у нее былвздернут чуть больше, чем у Альмы, и волосы отливали медью. Она напоминаламаленькую птичку, которая не может долго сидеть на одном месте и перелетает светки на ветку.
— Присядь-ка лучше в кресло, — попросил ееТерри. — В моем сознании твой образ связан с постоянным стремительнымдвижением. Сколько тебя помню, всегда куда-нибудь спешишь.
— Ты прямо как дорожный инспектор, — заметилаСинтия.
Она подошла к креслу, села, положила ногу на ногу и, бросивбыстрый взгляд на свои ноги, поинтересовалась:
— Ничего, что я так?.. Ладно, не буду тебя смущать… —Она потянула юбку чуть вниз. — Так лучше? Видишь ли, следовало бынаучиться принимать позу, приличествующую моменту: скромная целомудреннаядевушка, потрясенная трагедией, жаждет получить информацию от мужчины, которыйкогда-то был адвокатом. Впрочем, нет, ты мне больше нравишься таким, какой тысейчас — просто Филин. С тех пор как ты начал увлекаться этими китайскимиштучками, ты стал похож на развесистый дуб — на каждой ветке по филину. Да несмотри ты на меня так, Терри. По правде говоря, вся эта история меня просто доконала.И тут еще ты со своим пронзительным взглядом. Такое ощущение, будто ты читаешь,что у меня там внутри, как бы я этому ни противилась. Не по душе мне этот твойвзгляд, сковывает он меня.
— Зачем же тогда противишься?
— Откуда я знаю? Наверное, во мне есть нечто такое, чтомне хотелось бы утаить от посторонних глаз. Вот я и шучу, дурачусь, чтобыскрыть это самое нечто. И это стало уже привычкой. А теперь, Филин, будьхорошим, послушным мальчиком и расскажи мне о носовом платке.
