— Пригнитесь, — шепчет. — Осторожно, а то привидения нас заметят!
— Привидения? — переспрашиваю.
— Тут везде привидения! Мы часто видим их там, где течет текучая вода. Мы видим их на лодках. Мы видим, как они бегают по станкам. Мы видим их далеко вниз по течению, там, где мост. Мы слышим, как они стенают, плачут и шумно шумят в ночи.
Она поймала взгляд Января.
— В чем дело, Янви Карр?
— Можно сбежать, — шепчет он мне. — Смоемся отсюда, на фиг. По мне, так хоть обратно в долбаные «Белые врата».
— И где же твоя тяга к приключениям?
— Ну тебя, к черту, Эрин!
— Убери страх, Янви! — говорит Небоглазка.
— Ни фига я не боюсь! — процедил он сквозь зубы.
Она коснулась его перепончатой ладошкой. Он вытаращился в ужасе. Сбросил ее руку.
— Я хорошая, — говорит Небоглазка. — Я никогда тебя ничем нехорошим не трону!
Мы трое переглянулись. Мыш тихо отошел и стал спускаться по ступенькам к Озборну:
— А я первым умоюсь!
— Мыш хороший! — откликнулась Небоглазка. — Смой эту всю грязную грязь!
Она замурлыкала что-то очень нежное. Январь присел на корточки, уставился на разбитый асфальт, воткнул перочинный ножик в мусор.
Я присела рядом.
— Ты правда боишься, — говорю. — Чего именно? Чего ты боишься?
— Я не хочу здесь оставаться! Хочу плыть дальше, как договаривались. Я для этого сделал плот! Для этого все было затеяно!
— Мы поплывем дальше, Ян, только не сейчас. Не сейчас, пожалуйста!
— С тобой каши не сваришь! — прошипел он. — Мы собирались уплыть вдвоем, только ты да я, да река, да плот — и вот что из этого вышло!
Я коснулась его плеча. Он как шарахнется.
— Ты ревнуешь, — рассмеялась я. — Вот в чем все дело! Ты хочешь, чтобы и я, и путешествие — все только для тебя!
— А хоть и так! Нравится так думать — валяй! — В его глазах блеснули слезы. — Но я тебе вот что скажу. Если ты не очнешься от этого долбаного колдовства, я просто уплыву один. Только плот, течение, море вдали… Никого, кроме меня, меня, меня!
— Меня, меня, меня! — передразнила я и встала.
Мыш сидел на краю Озборна, раздетый до трусов, болтал ногами в воде и пригоршнями плескал на себя воду. Соскребал Черногрязский ил.
Небоглазка с улыбкой глядела на него. Потом взяла меня за руку. Я посмотрела на Января. Обняла Небоглазку:
— Откуда ты родом, Небоглазка?
Она покачала головой:
— У меня мало памяти. Там все темно и темно. Дедуля говорит, что эта тьма — Черная Грязь. Он говорит, что выкопал меня оттуда в лунную ночь. Вот и вся моя память, Эрин Ло, до Дедули, типографии и привидений.
— И больше ничего?
— Ничего, кроме сонной памяти, но о ней я не говорю, потому что это все одни придумки.
— А что там, в сонной памяти, Небоглазка?
— Никогда нельзя говорить. Дедуля сердится. — Она прижалась ко мне. — Дедуля старый. Он говорит, что, может быть, однажды мне придется уйти за текучую воду в мир привидений. — Вынула из кармана шоколадку и положила мне в ладонь: — Это тебе. Самый сладкий на свете шоколад.
Мыш лезет обратно по лестнице, отряхивается. Улыбка от уха до уха.
Январь стал спускаться к воде.
— Мыш, ты такой красивый и счастливый, — говорит Небоглазка.
Мыш рассмеялся. В неплотно сжатом кулаке он держал Писклю.
Небоглазка провела пальцем по татуировке у него на предплечье.
— Что это на тебе за буквы?
— «Пожалуйста, позаботьтесь обо мне».
— Хорошо. Я со всем своим счастьем позабочусь о тебе.
Тут она задумалась.
— А почему это написано у тебя прямо на коже?
— Это мой папа написал. — Мыш опустил глаза. — Он сказал, что рано или поздно я останусь один. Сказал, что я слабак и мне всегда будет нужна забота. А идея с буквами — из книжки про медведя, которую мы читали. Папа взял нож и чернила и сделал мне татуировку.
Она погладила его руку.
— Теперь ты не один, Мышик! — шепчет.
— Я знаю. — Он выудил из кармана Писклю. — А еще вот она всегда со мной.
Сложил ладони чашечкой, и Пискля забегала по его пальцам. Мыш стряхнул Писклю в руки Небоглазке, и она засмеялась, глядя, как крошечная зверюшка тыкается ей в пальцы.
— Счастливый ты, Мыш. Мыш-счастливчик!
Пискля кувырнулась, Небоглазка как рассмеется.
Я увидела, до чего они похожи, Небоглазка и Мыш, оба как маленькие дети. Она пересадила Писклю обратно в ладони к Мышу, подняла перепончатые руки к солнцу и спросила:
— Эрин, что такое «папа»?
И как пригнется.
— Привидения! — шепчет.
Втащила нас в дверной проем ближайшего склада.
— Янви, тихо! Замри!
Вдоль другого берега, по велосипедной дорожке, ехали в сторону моря двое велосипедистов.
Потом она разулыбалась.
— Все, больше нет, — шепчет.
Танцуя, вернулась на берег Озборна. Волосы и платье так и кружатся веселым вихрем.
— Счастье, — пела она. — Счастье, счастье, счастье! У нее за спиной Январь пригоршнями швырял в реку черный ил.
7
Она как захихикает:
— Суй руку, Эрин Ло!
Еще хихикнула, прикрыла рот перепончатыми ладошками.
Мы все отмылись. Черная Грязь осталась только в складках кожи и во въевшихся пятнах на одежде. Зашли на один из складов. Здесь стояли штабеля картонных коробок. Много открытых — вроде вот этой, перед нами.
— Суй, не бойся!
Я сунула руку, согнула локоть, пошарила внутри, нащупала гладкие прохладные целлофановые упаковки.
— Чувствуешь? — рассмеялась она. — Чувствуешь, Эрин?
Я вытащила одну упаковку и тоже рассмеялась. Шоколад.
— Это вам! — говорит. — Тебе, и Янви, и Мышу, и Пискле! Ешьте, ешьте!
Я содрала целлофановую упаковку и стала раздавать побелевшие, подсыхающие конфеты.
Небоглазка взяла с апельсиновой помадкой. Сказала — ее любимые. Облизнула губы и вздохнула:
— Дедуля говорит, навсегда их не хватит. Но в этой коробке их целая куча, и коробок тут тоже куча.
Она показала нам коробки с тушенкой в жестяных банках и с изюмом в пакетиках. Тут были еще десятки неоткрытых коробок.
