А мы, овчарки, когда смотрим в полнолуние на небо, видим собаку на Луне, и грустим, и воем ночь напролёт, вспоминая эту печальную историю.
Жаль, что Малышка не очень хорошо понимает по-собачьи.
Когда я закончил свой рассказ, она вопросительно посмотрела на меня, а потом вскарабкалась на колени Фридберту и снова спросила:
— Папа, скажи, а собаки умеют плакать?
Фридберт наморщил лоб и задумался.
Я с нетерпением ждал, что же он ответит. Честно признаться, мы, овчарки, уверены, что люди маловато знают об этом мире.
Мой дядя Ференц говорил:
— У них плохой нос, никудышные уши, короткий язык, и бегают они на двух лапах. Они не могут без нас управиться со стадом. Я вам так скажу: собаки дадут сто очков вперёд человеку, так и знайте!
И вот я себя спрашиваю: что известно Фридберту о наших повадках?
Мицци лежит на батарее.
В комнате так тихо, что слышен каждый вдох.
Он медлит с ответом: может, у людей и мозги работают медленнее, чем у нас?
— Мне кажется, что умеют, — отвечает наконец Фридберт, — хотя их плач не похож на наш, человеческий. У собак нет слёз, они просто опускают хвост, тихо поскуливают и забиваются в укромный уголок. Если пёс загрустит, он не станет носить тебе палочку, играть с тобой, и от еды может отказаться, даже шерсть у него потускнеет — смотришь на такого бедолагу, и сердце сжимается от жалости.
— А откуда ты это знаешь? — допытывается Малышка.
Фридберт ответил ей не сразу.
— Ты, наверное, не помнишь, — начал он совсем тихо, но я навострил уши и вот что услышал, — когда Антон у нас появился, он был очень-очень грустный пёс, самый несчастный, какого я встречал в своей жизни. Он приехал к нам из Венгрии. Там ему пришлось нелегко. Его с тремя братьями нашли в какой-то коробке перед собачьим приютом. Щенята умирали от голода. Двоих братьев спасти не удалось, было уже слишком поздно.
Но Антона в приюте всё же выходили и поместили потом в клетку к старой слепой овчарке, которую все звали дядюшкой Ференцем. Нам рассказали, что этот старик очень трогательно заботился о малыше. Согревал его по ночам, вылизывал ему животик, когда щенок скулил. Антон не сразу поправился. Сначала у него был жалкий вид, он пугался любой тени на стене и каждую ночь плакал и скулил.
В полнолуние ему было страшнее всего. Он садился у окна, задирал голову и выл, словно волк. Прошло очень много времени, прежде чем Антон забыл своё горе.
Вот оно как…
Выходит, правду не скроешь.
Тайное всегда становится явным, так говорил дядюшка Ференц.
Я ушел, лёг под стол и уткнул морду в лапы.
Фридберт закончил рассказ и снова замолчал.
Малышка же быстро слезла с отцовских колен и забралась ко мне под стол.
Она меня гладила и ласкала — долго-долго. Ах, какие у неё лёгкие нежные ручки, они касаются шерсти, как собачий язык!
А потом она прошептала мне на ухо:
— Теперь я знаю, почему ты так воешь на луну. Ты видишь там ту белую собаку, верно?
Я молча кивнул и лизнул её в руку.
Нет, я не жалуюсь.
По большому счёту, мне повезло.
Я так люблю эту девочку!
Послесловие
Меня зовут Антон. Я венгерская овчарка.
Я есть на самом деле, и Малышка тоже, она растет не по дням, а по часам, и теперь её зовут Лили.
Я живу в Германии, в старинном замке на воде в Мюстерланде.
Мне здорово повезло: меня спасла служба охраны животных.
Так у меня появился свой дом и лучшая в мире семья.
Замок Вестервинкель, март 2011
