Думаю, что не легко ей было работать.
Увы, но наша страна пропитана антисемитизмом. Но как-то странно пропитана. Еврею всегда напомнят о его национальности. И не просто напомнят, а подчеркнут. Он должен знать свое место. Но его услугами, его работой, его знаниями воспользуются с большим удовольствием. Я знала это по себе. При абсолютно славянских инициалах, моя одна десятая часть еврейства давала о себе знать. Время от времени, в слове, во взгляде, в улыбке, соответствующего содержания, я чувствовала это. За все мои сорок семь лет, пару раз меня ставили на место. Всего пару. Но этого было более чем достаточно. Так что, тоненькая ниточка, никогда не объясняемая, связывала меня с этой смешной и наивной старушкой.
Глядя на нее, такую беспомощную, я думала: ну, почему так не любят евреев? За то, что подарили миру Христа? Потому, что рождение самой идеи христианства была отдана этому маленькому народу? Ведь египтяне старше. И жрецы у них были мудрые. Почему евреи? Пророки, в то время, на Ближнем Востоке считались естественным явлением. Почему евреи? Почему Иисус был выбран среди прочих?
Интересно, причина не любви к евреям: в Христе или в его распятии? А может, в их успехах? Мне кажется, они, начиная жизненный путь, знают простую истину: никогда не помешает присматриваться к успехам врага.
Нет, евреи не враги, они другие, они чужие.
Думаю, причина совсем не в этом.
В жизни подниматься значительно тяжелее, чем опускаться. К сожалению, для многих людей жизнь — это время постепенного падения. Нищему и голодному нужно кого-то ненавидеть, кого-то обвинять. Другого — значительно проще, чем себя. И еще, чем искать выход из положения. Ведь пить и гулять легче, чем тяжело работать и думать о будущем.
После долгого молчания, во Фриде Марковне вдруг восстал пожизненный атеизм, и она выпалила: «А вы сказали батюшке, что религиозные убеждения — прекрасный повод делать людям гадости».
— Нет, не сказала. Хотя, знаю. У нас была другая тема. А главное, каждый из нас не агитировал другого.
— Но ведь он вас не просто остановил?
— Думаю, что не просто. Ему хотелось узнать, степень моей религиозности.
— Узнал?
— Узнал.
— И что узнал?
— Что религия меня интересует, как всякое любое знание. И не более.
— А больше его ничего не интересовало? — не унималась соседка.
— Интересовало.
— Что?
— Ну, вы допрашиваете меня.
— Ой, извините, ради бога, извините за настойчивость. Я обратила внимание, что наш батюшка очень любопытен.
— Я тоже.
Фрида Марковна решила сменить тему, чтобы не потерять достоинство. Медицина, по-видимому, была не только ее профессией, хлебом, но и увлечением, и самоуважением. По тому, как она говорила, было понятно, что на эту тему беседа может быть бесконечной.
— Знаете, деточка, почему медицина так мало помогает?
— Почему?
— Потому, что мы, в отличие от древних, разделили тело, ум и душу. Они считали человека более здоровым и более возвышенным, чем мы.
— Возможно, он таким и был?
— Не думаю. Каждое время дает свой генотип. И свое отношение. Не хочет сегодня медицина знать о душе человека.
— Только медицина?
— Нет, не только. Наука, вообще, устранила человеческую душу и ее воздействие на окружающее.
— Как вы думаете, а религия сегодня хоть, как-то, устраняет этот дисбаланс?
— Нет, религия перестала удовлетворять требованиям разума.
— Не поняла.
— Она действует только на эмоции и чувства. Ведь для чего люди обращаются к Богу? Ищут поддержку, защиту. Но вот вопрос: а хотят ли, при этом, иметь Бога в душе? Мне, вообще, последнее время кажется, что слово «Бог» воспринимается лучше и легче, чем слово «совесть». И еще, я до сих пор не понимаю, что больше интересует религию: истина или вера?
— Вы заводите меня в тупик.
— Не я завожу. Обратите внимание, современный человек ищет удовольствие без счастья, счастья без знаний и знаний без мудрости.
Не зря не любят евреев. Мудрый народ. Ах, как они здорово понимают простые истины: не объясняй человеку больше, чем он хочет услышать. Не заставляй его сомневаться и страдать. И еще, мне кажется, что они знают, точно знают от своих древних предков, что нужен только страдающий Бог. Что никого не устраивает Сын человеческий довольный собой.
Никто не хочет видеть рядом кого-либо умнее себя.
— Фрида Марковна, я получаю огромное удовольствие от нашей беседы, но уже поздно. Я — с работы. Мне бы хоть чуть-чуть покушать.
— Извините, я вас заговорила. Леночка, а он не спрашивал о покойнике?
— Кто он? О каком покойнике?
— Батюшка. О том, которого осенью нашли на краю обрыва. Мне кажется, что милиционеры просили его об этом.
— Спрашивал, но мне нечего ему сказать. Я просто ничего не знаю.
— Но как же так? Вы не знаете, что нашли труп?
— Знаю.
— А вы его видели?
— Нет.
— Вы не подходили?
— Нет. А зачем? Я не люблю трупы.
— А вдруг это ваш знакомый?
— Мой?
— Да. Ваш.
— Но у меня не умер ни один знакомый.
— Но тогда ведь вы этого не знали.
— Такая мысль мне в голову не пришла.
— А как же вас спрашивали оперативники?
— Они показали мне фотографию. Кстати, а кто его нашел?
— Внук Бабаевых.
— Кто это?
— Вы не знаете?
— Нет.
— Через пять домов от вас, красный забор.
У меня перед глазами вся наша улица. В самом деле, по моей стороне, внизу, есть красивый забор из красного кирпича. Он единственный. Поэтому и выделяется. Вообще, наша улица — главная. При этом, единственная. Остальные — переулки, которые упираются в лес, окружающий наш поселок со всех сторон.
— Забор знаю, а Бабаевых не знаю. Не представлялась возможность познакомиться.
— Так, что батюшку интересовало?
— Да, в общем, ничего. Он думал, что я более осведомлена. Честно говоря, я уже и забыла об этом. Знаете, работа, дела.
— Вы даже не представляете, какие догадки у нас ходят.
Ледяной ужас прошел у меня по спине.
— Интересно, какие же?
— Во-первых, мы узнали, что он был убит за день до этого.
— Откуда?
