— В твой лес.
— Он не узнал тебя?
— Не сразу.
— Ну, конспиратор.
— Я ничего не скрывал. Мы все за эти годы изменились.
— А как же он понял?
— Узнал. По манере говорить узнал.
— Не представляю его реакцию.
— Он обмяк. Говорить было нечего.
— Не объяснялся, не просил, не угрожал?
— Нет.
— Ну, а дальше?
— Мы выехали за город, остановились на обочине и я заставил его выпить стакан водки.
— Зачем?
— Там было снотворное, но, по-моему, он решил, что это отрава. Когда въехали в лес, машину я оставил рядом с другими и пошел собирать грибы.
— Собрал?
— Собрал.
— Но ведь мимо проходили, его видели?
— Видели. Даже со смехом комментировали: мол, друг совсем хорош.
— А лицо не было видно?
— Я его слегка прикрыл старой кепкой.
— Много грибов собрал?
— Не помню. Мысли были в другом направлении.
— Понимаю.
— Дождался, когда все уехали, завел машину в кустарник, вытащил его, обложил все вокруг большими ветками. И в этот момент, он стал просыпаться, я выстрелил, но Дима побежал, я за ним.
— А откуда у тебя пистолет?
— Лена, должность директора предполагает большие возможности и связи, в том числе и с милицией. Так что, есть еще один и два ружья. Я охотник.
— Тогда понятно. А ты его выбросил?
— Зачем? Нет. Все дома. У каждой вещи должен быть хозяин. Мы отвлеклись. В темноте и бежать, и стрелять трудно. Мы подбежали к краю обрыва. Я выстрелил и хотел сбросить труп туда, но он опять побежал. Через два дома вбежал к тебе в сад. Его догнала третья или четвертая пуля. Я должен был убедиться, что он мертв.
— А кровь? Должна же быть кровь?
— У тебя в кустах ее смыл дождь. У обрыва, я промахнулся. Всю следующую ночь, под дождем, мне пришлось искать машину. И только, когда начало светать, нашел.
— Знаешь, мне всегда казалось, что у всех преступлений есть свидетели. А тут как-то странно.
— Ну, почему, странно? Свидетелей достаточно: ты и Инна.
— Это не считается.
— Все, Леночка, считается, все. Чего ты молчишь?
— Думаю. С точки зрения милицейского протокола — это преступление без свидетелей, А то, что было 30 лет назад, наверно, свидетели без доказанного преступления.
— Я часто думал, когда растил девчонок, как же так получается: в семье, где для ребенка все — такой подлец. И наоборот.
— Ну, насчет наоборот — это вопрос. Тут другое. Мы часто произносим слова «от рождения» и не хотим говорить «от воспитания». Потому, что первое предполагает отсутствие ответственности.
— Ты о братьях Митиных?
— Конечно. Два разных подхода к воспитанию и разный результат.
XXVII
Вчера звонил Живой. Господи, ну, как избавиться от мерзкой привычки, называть его по фамилии? Напросился на ужин. Очень настойчиво. Так настаивают не школьные друзья, а заинтересованные мужчины.
И все-таки не дает мне покоя два вопроса: первый, а если бы Федя, встретив Митина через 30 лет, увидел пьяного, опустившегося человека? Каково, в таком варианте, было бы его решение? Может, облегчение, что судьба сама рассчиталась с Митей, что не нужно пачкать руки? И второй. Неужели смерть — это лучшая расплата за ужасные деяния? Когда-то мудрый Шопенгауэр говорил, что смерти нет. Пока человек жив, он не знает, что это такое, а когда умер — подавно не знает.
Может быть, в отмене смертной казни есть горькая правда? Нельзя избавлять от жизни того, кто совершал тяжкие преступления. Эта кара, возможно, очень тяжела, но быстротечна. А вот пожизненное заключение — это другое дело. Заключение за тюремные решетки само существо жизни — это наказание. И еще, мне кажется, наказанием должно быть очень сильное унижение.
Тут размышления и заканчиваются. Потому, что нет у меня ответов ни на первый, ни на второй вопросы.
В субботу вечером у меня званный ужин. О чем же будет разговор? Интересно.
А пока есть одно желание: позвонить Косте, рассказать о маме и где она похоронена. Но мысль о том, что не знаю, как воспитывал его отец, что закладывал в душу, в которой так и не поселилось материнское тепло. Хочет ли он этого? Есть ли потребность?
Как начать этот разговор? Что говорить? О тех тяжких временах, когда перед матерью стоял выбор: сын или общественное мнение, за которым стоит карьера, будущее, благополучие? Попросить, чтобы он попытался понять далекую для него женщину? Чтобы вся трагедия благополучного сотрудника Комитета Государственной безопасности, красавицы и умницы с фамилией Боярская, стала ему близка? Сегодня, слава богу, мы начитаны и наслышаны о расстрелянных, убитых, погибших, пропавших. О растерзанных семьях, о навязанном сиротстве, о преждевременных вдовах. О женщинах, которые десятилетиями не знали: замужем ли они или уже вдовы.
Но Ольга Константиновна была на другой стороне этой невидимой баррикады. Судила она, а не ее. Но от этого участь не была легче. Страх, охвативший всю страну, к ней относился не в меньшей степени, чем к обвиняемым. Свекор-священник грозил не неприятностями, а опасностью. Сын священника, любимый и любящий муж, тоже. Какой был выход? Как спасти детей, как спасти только что родившихся мальчишек?
Ну, как судить, насколько правильным был ее выбор. Она их спасла. Погубила свою любовь, свою семью. Но спасла. Ценой ужасной жестокости, которая потом откликнулась в душе Димы.
Ведь, по большому счету, она оказалась жертвой своего времени. А слово «жертва» не предполагает счастья.
Все.
2004 год.
