— Потому, что тщеславие правит миром. Потому, что они, второй вариант, правят нами. Потому, что править мирскими делами проще и легче на сытый желудок и с облегченной душой, не отягощенной совестью.
— Леночка, а вы знаете, что к совести обращался еще Сократ. Так давно люди знают это слово. Совесть — правильный жизненный поводырь.
— Батюшка, но ведь бывают ситуации, когда не знаешь, где правда, а где ложь, кто прав, кто виноват.
— Но можно подождать и время часто подсказывает истину.
— Вот-вот, зачастую, и ждем-с.
Должен, должен он что-нибудь спросить, намекнуть. Быть не может, чтобы оперативники его не попросили об этом. Хотя прошло уже больше полугода.
— Бывают обстоятельства, когда для себя спокойней промолчать, чем помочь хорошему человеку. Знаете, мне часто трудно отличить молчание от всепрощения, помощь от принципиальности. И еще. Ведь вы призываете не оказывать помощь, когда не просят.
— А, если просят?
— Ну, смотря, кто просит. Если человек мне не приятен, и я интуитивно чувствую, что он не благодарен, то не буду. Ни под каким видом не буду.
— Вы ждете благодарности за доброе дело?
— Нет. Но я знаю старую истину: зачем ты мне сделал зло, ведь я тебе не сделал никакого добра.
— Так что, добрые дела выборочно?
— Да. Доброе дело — доброму человеку.
— Леночка, а убийство может быть добрым?
— Ой, насчет убийств у меня фантазия не разыгрывается. Такие события обходят мою жизнь стороной.
— Но недалеко от вашего дома, помните, осенью нашли убиенного?
— Мне сказали, что его нашли у обрыва, в конце улицы.
— А почему сказали? Вы его не видели?
— Нет. Конечно, нет.
— Почему, конечно?
— Не люблю трупов, не страдаю любопытством. И, вообще, зачем мне это? Батюшка, вас милиция тоже беспокоила?
— Беспокоила, беспокоила.
— Так рьяно взялись за раскрытие, а потом замолчали. Если бы нашли убийцу, то его фотографию нам всем обязательно показали, для опознания. Знаете, я далека от всего этого. Но, судя по телевизионным передачам, у нас очень много нераскрытых убийств.
— А вы что-нибудь об этом знаете?
— Нет. То же, что и все.
— А что знают все?
— Интеллигентный мужчина, интересный, лет под 50.
— Как вы узнали, что интеллигентный?
— Одет со вкусом.
— Может богатый? Может, богатые друг друга постреляли?
— Меня другое удивляет: никто не видел, никто не слышал.
— Но ведь к обрыву нужно было подойти, подъехать.
— Батюшка, а, может, он этого заслужил?
— Да, деточка, все может быть, но это так плохо, что здесь, в поселке. Так плохо. Я думаю, почему выбрали мой поселок? Неужели, он никому здесь не знаком? А может, знаком убийца?
Меня удивило словосочетание: мой поселок.
XVII
Когда работаешь, все проблемы, о которых так осведомлены соседи, оказываются новостью. Возвращаясь вечером, по темноте, встречаюсь, чуть ли не нос к носу, с Фридой Марковной. За те несколько лет, что живу в доме, познакомилась, максимум, с десятком соседей. Фрида Марковна среди них. Есть подозрение, что меня знают все в округе. Ведь новенькая — есть новенькая в этом уютном местечке.
Представляю, сколько догадок, утверждений и кривотолков вызвал мой переезд. Не трудно представить: умерла очень старая одинокая женщина, за которой, по-моему, до последнего дня никто не ухаживал. Мой бывший муж с ней не был дружен. Моя бывшая свекровь, то есть ее сестра, умерла лет 10–12 тому назад. А о других родственниках я ничего не знаю. В общем, благодаря моей Лизавете, двоюродной внучке умершей, дом стал нашей собственностью. Почему не племянник, то есть Елизаветин отец, не знаю. Поговаривали, что он уехал работать в Швецию. Может, там и остался жить. В самом деле, зачем ему этот дом там, в благополучной загранице? Стоп. Я начинаю догадываться, как вышли на нас. Почему бы дочке за бесплатно не сделать такой подарок? Ведь нотариальное оформление началось с Лизки. Это потом она написала доверенность на меня, и дальше в документах фигурировала я. Тогда было не до анализа событий. Почему-то, нас очень подгоняли с оформлением. Наверно, были какие-то мотивы для этой спешки. Но я так и не поняла. В общем-то, главное не спешка, главное — результат: хороший дом.
Смешной, наивный и удивленный вид моей соседки мог вызвать только улыбку. Ее желание сделать все, чтобы встреча казалась случайной, вызывала умиление.
— Леночка, вас давно не видно.
— Почему? Может быть, мы просто давно не встречались?
Без вступительных разговоров, без церемоний, она сразу спросила меня: «Вы ходите в церковь, вы верующая?»
— Не хожу. А разве вера сейчас осуждается?
— Нет-нет.
— Тогда, я не понимаю вашего вопроса?
— Просто, сегодня утром вы с батюшкой так долго беседовали?
— Ну, в нашем поселке мышь не прошмыгнет, чтобы хоть кто-нибудь не заметил.
Фрида Марковна стушевалась.
— Вы же понимаете, у нас все на виду. Все видят, все слышат.
— Что надо и что не очень надо. Что хочешь и что не очень хочешь. Вас интересует тема разговора?
Тут Фрида Марковна, явно, смутилась. Ее любопытство переходило приличия, и она это поняла.
Мне кажется, что среди всех, ее единственную тянуло на откровенные разговоры со мной. Во всяком случае, главные факты своей автобиографии она мне поведала.
Не закончив медицинский, и получив скоропалительный диплом, она, то ли по зову сердца, то ли по военной повинности, отправилась на фронт. Где у молоденькой еврейской девочки, конечно же, был роман с русским красавцем-офицером. Правда, он был женат, и еще в эвакуации остались дети. Но, видимо, там, в пылу войны и страсти, это подзабылось. А главное, там случилось то, что так часто бывает на фронте. Его убили. Убивали много, без разбора, тысячами, десятками тысяч. Но он-то был единственным среди них.
После войны не нашлось никого из близких. Они были расстреляны. Потом, через много лет, оказалось, что две племянницы умерли от голода.
Вернувшись с войны совершенно одинокой, ей пришлось, совсем молодой, начинать жизнь сначала, то есть с нуля.
Вот так для нее начиналась новая, послевоенная жизнь. С грустной, почти наивной усмешкой она мне сказала: тогда русским красивым девушкам женихов не хватало, а уж некрасивой еврейке, вообще, рассчитывать было не на что. Когда перевалило за 30, была мысль, взять из детского дома сироту, но бюрократические преграды того времени ей перескочить не удалось.
