Интересно, а какую помощь хотели бы иметь прихожане от церкви? Убедительного объяснения правильности существующего порядка вещей? А может быть, просто вещей: одежды, домашней утвари? Или продуктов питания? Как? В виде бесплатных обедов или бесплатных продуктов? Как часто? В каком количестве? Если задать такие вопросы бедному верующему человеку, он, скорее всего, растеряется и не сможет обозначить границы. А может, денежные подношения? Но это, пожалуй, очень рискованное дело. В первый раз обрадуются, во второй — скажут, что мало, а в третий — обидятся.
Молодцы служители, все правильно поняли.
Я человек далекий от религии. У родителей атеистов никто другой вырасти и не мог. Читать люблю. Очень люблю. А знание требует следующих знаний. Оно ненасытно. И, конечно же, в отношении веры, количество вопросов превышает количество ответов. Вот, например: что Богу угоднее: милосердие или обряды?
Вот так, не спеша, углубив взгляд в саму себя, двигаясь в направлении автобусной остановки, я замедляю шаг. Скорее, интуитивно замедляю. Передо мной стоит улыбающийся батюшка. Поздравляет с праздником весны. Понимаю, что ему хочется поговорить. Это желание не раз читалось на его лице. Секундное молчание после поздравления.
— Я слушаю вас.
Сегодня мне не нужно спешить, и можно позволить себе просто поговорить. Поговорить с тем, кто давно хочет этого.
— Леночка, давно, глядя в след, я любуюсь вами. В походке и осанке у вас столько достоинства. Конечно же, это воспитание. Так и хочется обратиться к вам: «Мадам». Скажите, я не одинок в своем желании?
— Нет. Меня со школьных лет так называли. Не знаю почему, но называли. А в отношении воспитания вы правы. Родители уделяли много внимания моей душе. Да, и в школе тогда еще работали учителя, которые любили детей и уважали себя.
Тут же в мозгу, уставшем от подозрений, возникает вопрос: а что от меня нужно?
Какая теплая, деликатная и умная манера разговора у батюшки. Наверно, профессиональная. Нельзя любить всех и вся. Хотя, это может быть профессией. Ведь подразумевает же медицина жалость ко всем и вся.
Нет, здесь другое. Подразумевание жалости, как дела, а не как слова. Что говорить, слова нужны, как психотерапевтический фактор. И думаю, для многих они оказываются лучшим лекарством. Но дела мне понятнее и ближе. Ну, а уж любовь ко всем и вся — это все равно, что отсутствие оной. Любовь, на мой взгляд, подразумевает личность и поэтому есть подозрение, что Бог, любя всех, не любит никого. И еще меня очень смущает, что любовь к Богу связана с унижением человеческого достоинства: с коленопреклонением. А как же с постулатом, что любовь возвышает? Это на коленях-то, опустив голову перед любимым и любящим? Что-то не вдохновляет меня такая взаимность. Припоминается мне, что подающая всем рука и жалеет, и любит скопом. Жестковато, но я промолчу.
— Любовь предполагает индивидуальность, — это уже вслух.
Мой собеседник, похоже, не ожидал этого комментария после паузы.
— Я не понял вас, Леночка?
Придется взять нить разговора пока в свои руки.
— Не понимаю множественного числа в отношении человеческой личности.
— О чем это вы?
— Например, о разуме. Он не может быть во множественном числе. Как было многие десятилетия — всенародный разум.
— А высший разум?
— Мне нечего вам ответить. У меня нет убедительных доказательств его присутствия.
— А всенародный разум вас убеждает?
— Нет-нет, разочаровывает. Потому, что его нет. Есть многоголосие.
— В древности оно называлось демократией.
— Но демократия подразумевает все-таки один авторитетный голос.
— Вам все равно, чей он?
— Мне кажется, что присутствие Бога в жизни человека говорит о том, что не может он жить без авторитета.
— Вы не принимаете в качестве авторитета глас Божий?
— Нет. Я давно поняла, что и религия, и коммунистическая идея основаны на чуждых мне авторитетах и декларациях.
— Вам понятней прошлая жизнь, заполненная безверием?
— Понимаете, прошлая жизнь была атеистичной, но полна веры. Иллюзорной веры. Так что, насчет безверия — это не совсем так. А наше время — время развороченных душ.
— В каком смысле?
— Невозможно начало перехода от внутреннего рабства к внутренней свободе без душевного надрыва.
— Вы считаете, что наш народ уже отправился в путь? Или еще стоит в раздумье?
— Нет, отправился, хотя этого не заметил: 5 марта 1953года.
— Я думал, вы назовете 1986год.
— Не думаю, что в 86 году, когда было громко сказано: «можно», - этот шаг в душах убыстрился.
— Но, если вы помните, Моисею понадобилось сорок лет?
— Но мы ведь не знаем, что происходило за эти долгие сорок лет. Скажите, вы уверены, что все евреи хотели покинуть Египет и стать свободными?
— Не уверен.
— Вы уверены, что желания пророка разделяли все, идущие с ним?
— Не разделяли.
— Как это не прискорбно, но далеко не все рабы хотят стать свободными.
— А почему такой вывод?
— Свобода предполагает ответственность, а вот этого многие не любят. Но, главное, ведь нет свободы вообще, есть свобода внутри нас.
— Как и вера.
— Конечно. Но сегодняшняя свобода — это обыденная нищета. Скажите, вам, служителям веры, эти времена уютны?
Ведь нищета ведет ко лжи, воровству, убийству — все это противоречит вере. Мне кажется, нищета главный враг бога.
— Древние говорили, что серебреные сосуды и пурпурные одежды хороши для театра, а для жизни не нужны.
— Тем не менее, не чурались. И потом — это крайность. Я ведь не о роскоши, а о достойной жизни работающего человека. Работающего руками, головой, сердцем. Вы согласны, что в жизни существует принцип бумеранга. В шутку говорят: правда победит, через сто, двести лет, когда уже будет никому не нужна, но победит.
— Леночка, вы бумерангом называете божью кару?
— Я говорю о бумеранге в отношении тех, кто верит и не верит, кто нищенствует и кто сделал так, чтобы многие нищенствовали.
— Вы имеете в виду материальные блага?
— Не только. Нищие души туда же.
— Но ведь в жизни многое стоит на пересечении.
— Как это?
— Нищенский суп сочетается с богатой душой и наоборот. Вы со мной согласны?
— Да. И еще людям первого варианта ближе и понятней простое слово — совесть, а второго — тщеславие.
— Почему?
