Знаете, что самое интересное?
Этот мужик исправно посещает церковь.
Больше того. Считает себя верующим и христианином.
Я так и вижу, как он выстаивает службу. Огромный, красномордый, с постным выражением лица. Как он крестится в нужных местах и благоговейно склоняет толстую шею перед распятием.
Как он умиляется самим собой.
Иногда мне бывает интересно: зачем люди, подобные ему, ходят в церковь? Они же там ничему не учатся!
Не понимаю…
Вообще, мне кажется, что диалоги бога с людьми похожи на игру в испорченный телефон. Бог говорит, люди слушают. Потом переглядываются, перетолковывают сказанное так, как им удобней, и, довольные, расходятся по домам.
Поведение людей меня в данном случае не удивляет. Меня поражает терпение бога. Ему не надоело разговаривать впустую?
Как говорила одна моя школьная преподавательница, «педагог должен обладать неутомимостью попугая».
Наверное, подобная неутомимость должна быть и у бога. И то, не гарантия, что он достучится до глухих, не желающих слышать, и слепых, не желающих видеть.
Зачем он с нами возится? Я бы на его месте давно плюнула.
— Ира!
Я очнулась и повернула голову.
— Что, папа?
— Пойдем домой, — робко попросил папочка. — Я уже нагулялся.
Я взглянула на запястье. Нагулялся за полчаса.
— Тебе здесь совсем не нравится? — спросила я с горечью. — Смотри, какая погода хорошая!
— Я на балконе посижу…
— Ну, хорошо, — капитулировала я. — Пойдем домой.
Врач предупредил меня, что ломать папин страх не нужно. «Время и терпение, — повторил он несколько раз. — Только время и терпение. И тогда, возможно…»
Врач не договорил, но я поняла. Возможно, отец ко мне вернется. А возможно, и нет.
На этот раз папа не стал отказываться от лифта. Страх перед враждебным внешним миром так изматывал его, что он даже начал немного задыхаться. Я стояла рядом с отцом в тесной кабинке, крепко держала его под руку и чувствовала, как быстро и сильно колотится его сердце.
Мне хотелось плакать от жалости и бессилия.
Дома я напоила отца чаем с медом и уложила его на диванчик в гостиной. Подсунула под руку книжку, которую отец изредка пытался читать, и попросила:
— Отдохни, хорошо?
— Хорошо. Ты уходишь?
— Ухожу.
— Надолго?
— Не знаю. Ты боишься остаться один?
Папочка помотал головой.
— Нужно же мне знать, когда ты вернешься, — ответил он рассудительно.
Я не стала обольщаться этими всплесками разумности. Они были только поведенческими рефлексами, стереотипами, заложенными в подсознании. Ну, все равно, что вымыть руки или почистить зубы, не более того…
— Я позвоню, если задержусь, — пообещала я.
— Хорошо.
— Не забудь пообедать.
— Не забуду.
— Все на плите. Только разогрей, не ешь холодное.
— Разогрею.
Он соглашался со мной, как ребенок. Я поцеловала отца в щеку и пошла в коридор.
Обулась, проверила содержимое сумочки и вышла из квартиры.
Честно говоря, никаких дел у меня не было. Просто не хотелось сидеть дома. Я купила в киоске мороженое и неторопливо побрела по улице.
Да, не привыкла я сидеть без дела. Руки так и чешутся чем-нибудь заняться. Интересно, чем?
Идея, возникшая у меня, была плохой идеей. Но ноги сами принесли меня в телефонную будку, руки сами вытащили из сумочки телефонную карту, а пальцы сами набрали номер телефона.
— Справочная слушает, — ответила трубка казенным голосом.
— Будьте добры, продиктуйте мне адрес Института истории языка и литературы, — попросила я.
— Минуту…
В трубке запел Элтон Джон. Интересно, у меня хватит денег, чтобы дождаться ответа? По-моему, на карте у меня не больше трех единиц…
— Записываете? — осведомилась женщина.
— Да-да!
Телефонистка продиктовала адрес. Я добросовестно запомнила его, вышла из телефонной кабинки и сразу же записала. На всякий случай.
Институт, в котором работал покойный Казицкий, располагался в старом уютном тупичке. Здание тоже было старым и уютным, с фасадом, украшенным колоннами, как дворянская усадьба. Ступени, похожие на гармошку, вели к высокому крыльцу, огороженному каменной балюстрадой. Похоже, особняк действительно был старинным. Судя по классическому архитектурному стилю, примерно девятнадцатого века. Точнее не скажу, образования не хватает.
Я еще раз с горечью ощутила собственную ущербность. Господи, до чего учиться хочется!
Я поднялась на полукруглое крыльцо. Здесь стояли двое мужчин и курили. По-видимому, работники института.
«Что ты делаешь?» — воззвало ко мне благоразумие, но я наплевала на его голос.
— Простите, вы здесь работаете? — спросила я мужчин, стараясь улыбаться наивной улыбкой.
— Работаем, — весело ответил один. Второй, высокий, широкий в плечах мужчина, мой вопрос проигнорировал.
— А вы не знаете, как мне повидать Юру Казицкого? — спросила я.
Вопрос, как и следовало ожидать, произвел на мужчин неприятное впечатление. Тот, который был пониже, выронил сигарету. Высокий прищурился и уставился на меня оценивающим взглядом.
— Зачем он вам? — спросил высокий, впервые раскрыв рот.
— Он меня приглашал в гости, — беспомощно соврала я.
Мужчины переглянулись. Невысокий откашлялся.
— Тогда вам лучше не торопиться, — сказал он неловко.
— То есть?
— Юра умер.
Я постаралась изобразить ужас. По-моему, получилось.
— Умер?! Когда?
— Позавчера.
— От чего?!
— От несварения желудка, — ответил высокий грубо. Он нравился мне все меньше и меньше. Точнее говоря, вообще не нравился.
— Алик, зачем ты так? — мягко укорил невысокий. И, обращаясь ко мне, грустно проинформировал:
— Убили. Ударили ножом.
— Боже мой!
Я приложила ладонь к губам. И почти не лицемерила, потому что при этих словах память услужливо предоставила мне картинку: неподвижно лежащее тело, бурая трава и медленно стекленеющие глаза, обращенные ко мне с какой-то мучительной просьбой.
— Боже мой! — повторила я дрогнувшим голосом.
Высокий стряхнул пепел с сигареты.
