– Если он всеведущ… Он должен всегда знать, с какой карты ему ходить, – заметил Яромир. – Разве это не всемогущество?
– Или должен знать, что ни в колоде, ни у него на руках козырей уже не осталось! – весело объяснил Грено. – Так что на месте клириков я бы не думал, что богоборец – это ягненок на заклание. Кто знает, может быть, этот парень вправду сорвет куш.
– Ладно… – пробормотал Яромир. – И что тебе на это возразил сын тиндаритского казначея?
– Он сказал, что если Вседержитель одним своим словом создал мир, то он может его и разрушить, – произнес Грено. – Но я возразил: «Мы не можем знать, создал ли Вседержитель мир». Я так и чуял, что мой бедный противник ответит: «Да, но ведь кем-то же все создано! Как иначе объяснить, что существует мир? Само собой, у него есть Творец». Это аргумент первопричины, и он староват. Мне пришлось возразить, как и положено: «А как тогда объяснить, что существует сам Творец? Кто создал Вседержителя? Если все имеет причину, должен иметь причину и он, а раз что-то могло быть без причины, то и вселенная могла быть без причины».
– Богоборец – обычный человек, – в раздумье проговорил Яромир, по-прежнему не сводя усталых глаз с мерцающих углей. – Пускай даже он один будет уметь все, что могут только уметь люди: одолеет все науки и научится махать мечом, – разве этого хватит, чтобы брать приступом Небесный Престол? И потом, кто пойдет за Богоборцем? – спросил Яромир. – Ведь не все, как ты, умеют доказывать, что Вседержитель не всемогущ. Тот человек, который ввяжется в войну на стороне богоборца, если будет убит, все равно попадет на суд Вседержителя. Ну и как же ты поддержишь Богоборца, если на этом заработаешь только вечные муки?
Грено помолчал.
– Как сказать… – произнес он наконец. – Может быть, эти люди будут верить, что их вожак возьмет верх и потом освободит их из Подземья? Говорят, на сторону мятежников встанут земнородные и потомки земнородных, а у них нет никакой бессмертной души. Говорят, они не умирают, как мы… их души растворяются в природе и будто бы возрождаются опять. Вот уже набирается какое ни есть войско.
Грено перестал улыбаться и больше не называл Яромира ни «прямодушным варваром», ни как-нибудь еще. Даже речь бродячего студента зазвучала как-то доверительней, как будто бы он признал Яромира равным себе по знаниям и разумению.
Яромир тяжело вздохнул. Ему было грустно думать об этой грядущей войне, в которой должен участвовать весь мир: все люди и вся природа.
– Знаешь, что самое странное? – по-прежнему доверительно спросил Грено.
– Ну?
– Самое странное – никто не знает, чью сторону примет Князь Тьмы. Об этом не говорится даже в писаниях.
Вторую ночь ночевали в трактире, и на рассвете уже вышли на просторную дорогу, которая звенела от крупных кузнечиков и пахла пылью.
– Весна у вас похожа на наше лето, – задумчиво сказал Яромир. – А что тут бывает зимой?
– Дождь, – ответил Грено.
– Вроде нашей осени…
Высокая трава в полях по обеим сторонам дороги шумела под ветром, словно морской прибой. Яромир теперь ехал верхом, а Грено шел рядом с лошадью. На игрищах Яромир получил рану в бедро, и пока еще старался не перетруждать ногу.
– Ты ведь впервые в Соверне? – спросил Гренислао. – Значит, не видел моря.
– Нет, не видал. А что оно?..
Грено на ходу воздел руки к небу:
– Оно неизъяснимо. Описывать море – то же самое, что пересказывать песню.
Яромир засмеялся:
– Вот вы, южане, руками машете! Я тут гляжу – разговаривают двое. Как будто передразнивают друг друга: сначала один машет руками и говорит, потом замолк – и второй перед ним давай точно так же.
Грено расхохотался в ответ.
– Ого! Вижу, ты тонкий наблюдатель нравов!
– Да не глупее тебя, – наконец уперся Яромир, до сих пор пропускавший мимо ушей его замечания. – Если такой умный, хочешь, я тебе загадку загадаю?
– А загадай! – задорно ответил Грено, весело окидывая взглядом зеленое поле.
– Ну, гляди, – ухмыльнулся Яромир, слегка пригибаясь к нему с седла. – Чем больше с ней борешься – тем сильнее она становится. Что это, а, разумник?
Грено поднял глаза к небу и, поразмыслив, с досадой прищелкнул пальцами:
– Это просто… постой, никак не соображу…
– Усталость, – сказал Яромир. – Чем больше ты борешься с усталостью, тем сильнее она становится. Может, еще?
– Загадывай!
– Так вот… – произнес Яромир. – Назови троих, по не дома и не в пути.
Грено хлопнул в ладоши:
– Знаю! Первый – гость! Он не у себя дома, но он и не в пути.
Яромир хмыкнул:
– Правильно. Давай еще.
– А второй… по-моему, это бродяга. Он не дома, но он и не в пути, потому что никуда не идет. Просто живет на дороге, как я, – опять догадался Грено. – И третий… – он потер лоб. – И кто же третий?
– Это тот, кто стоит на крыльце своего дома, – сказал Яромир. – Он уже не дома, но еще не в пути.
Оба засмеялись.
– А еще загадку? – попросил, разохотившись, Грено.
– Как скажешь, – Яромир шевельнул бровью. – Слушай: есть на свете плащ, который все видали только с изнанки. Ну?..
Грено, помолчав, надвинул на лоб шляпу:
– Отныне стыжусь глядеть тебе в глаза! Что же это за плащ, мудрый варвар?
– Небо, – сказал Яромир.
– Э нет! – воскликнул Грено. – С чего это ты взял, что мы видим небо с изнанки, а не с лица? Зачем тогда на нем нашиты звезды?
Яромир с торжеством возразил:
– Ах ты, балбес! А кто еще вчера читал мне стихи какого-то Тернария, что мы «укрываемся небом»! Стало быть, хоть и звезды, а с изнанки.
Грено принял покорный вид.
– Я повергаюсь перед тобой во прах. Откуда ты набрался столько премудрости?
– На ярмарке, в балагане, – сказал Яромир. – Я, брат, тоже ученый на свой лад. Я, коли хочешь, тебе сейчас всю кукольную комедию скажу, какую захочешь роль! Я, может, и читаю по складам, только если бы кто песни записал, какие я знаю на память, может, не одна бы книга вышла.
– Да… – вздохнул Грено. – Когда я учился, мне никогда не приходило в голову, что достойно образованного человека посещать балаганы или слушать базарных кукольников… Небо из твоей загадки – то же небо, что и у великого Тернария. Неужели он подслушал свое небо в балагане или в кабаке?
– Всяко могло быть, – сказал Яромир. – Может, и сам придумал. Он – сам, и кто загадку сочинил – тоже сам. Так что ты нас, темных варваров, не особенно-то презирай: мы, брат, и сами знаем, что кисель режут, а хлеб наливают.
