Часть 1
Зимой в Соверне всегда идет дождь. Порт Оргонто накрыло тучей – и туча не уходила который день. Здоровенный загребной с торговой галеры, могучий, но очень худой человек с темно-русой бородой, получил от боцмана свое жалованье и крепко зажал монеты в ладони: казалось, он сейчас помнет и раздавит их, точно горсть ягод. Загребной был оборван, как кобель после драки, одежда болталась на нем, плохо прикрывая тело.
Он сошел с галеры и медленно пошел прочь от причала, время от времени вытирая залитое дождем лицо. У его ног встряхивался взъерошенный пес. Неопределенного цвета, серая или грязно-желтая, шерсть собаки свалялась клочьями. Вдобавок на крупной морде росла какая-то необыкновенно жесткая и взъерошенная щетина, в точности как у хозяина. Пес был большой, но вел себя так робко, так жался к хозяину, вздрагивал и сторонился людей, что выглядел самой забитой шавкой.
Загребной с собакой был Яромир из Даргорода. Он забыл, сколько ему лет, давно не видел своего лица, прикованный цепью к веслу. Он запродался добровольно: убил знатного человека и, скрываясь, нанялся на галеру. А там шесть лет – полумрак, бой барабанов, щелканье бичей и мерные выкрики гребцов.
Вместе с ним на галере, скованные одной цепью, гребли и другие вольнонаемные, и каторжники, и рабы. Кормили их вместе, без различия, спали они вповалку между скамей, пока на веслах сидела другая смена. Когда вольным во время стоянок в портах разрешали сходить на берег, Яромир брал с собой корабельного пса по кличке Шалый.
Когда-то желтый пес Шалый жил в порту, и его до полусмерти избили в трактире за кражу. Яромир пожалел пса и приволок его на галеру. Раны Шалого зажили, но умом он все-таки тронулся. Псу часто снились страшные сны, а бывало, и наяву охватывал беспричинный ужас, так что он не узнавал даже Яромира и кусал ему руки.
В порту стоял обычный шум, который смешивался с шумом базара, что был неподалеку. Яромир высматривал лавку старьевщика, думая купить что-нибудь взамен сношенных дотла лохмотьев. Бывшего гребца окружили уличные мальчишки. Из-за высокого роста, нестриженых косм и грязных лохмотьев Яромир из-за его безобразия представлялся им сказочным великаном. Сорванцы были в страхе и в восторге от него. Они стали кидаться в чужака гнилыми фруктами, которых набрали возле прилавков, и выкрикивать: «Пугало! Смотрите, людоед!» Шалый испуганно завизжал. Яромир взял пса за веревку, обвязанную вокруг шеи, и нырнул в дверь ближайшего кабака.
Он давно не бывал даже в портовых кабачках. Последние два года хозяин галеры перестал пускать на берег и вольных гребцов: боялся, что они разбегутся из-за плохой кормежки. Зато за кормой галеры шли откормленные акулы – в море часто бросали мертвецов. Почти каждый заход в гавань приходилось заботиться о пополнении.
Яромир привык к полумраку, и теперь под открытым небом даже в пасмурную погоду для него было слишком светло, из глаз бежали слезы. Бой барабанов на гребной палубе до сих пор отдавался у него в голове. От оков на запястьях остались кровавые язвы, из-за которых, сев за грязным столом, он не мог смирно положить руку, чтобы к ней не слетелись мухи. Они, как и люди, прятались от непогоды под крышей.
– Хозяин, а хозяин! Что за цены у тебя? Ты смеешься надо мной что ли? Я за шесть лет на галерах, что, всего на пару обедов в кабаке заработал?
Яромир гневно посмотрел на смуглого кабатчика в рубахе с подвернутыми рукавами, который запросил безбожную цену. Тот миролюбиво сказал:
– У меня такие цены, как и у всех. Кто виноват, что деньги теперь ничего не стоят? Думаешь, мне легко?
– Как это? – У Яромира нехорошо сжалось сердце.
В тесном кабачке было темно и тихо, лишь слышно, как стучит дождь в треснувшее стекло единственного окна, и жужжат мухи. За соседним столом какой-то поденщик медленно жевал хлеб.
Кабатчику было скучно в пустом кабаке. Он подсел к чужеземцу, уныло облокотился на деревянный стол.
– Ты шесть лет греб на галерах? Что ж, морская торговля еще держится. Богатые до последнего будут покупать рабынь, пряности и шелка. А людям попроще теперь ничего не надо. Конец света все ближе. Каждый думает, что дотянет и в рваных штанах. Как тебя звать?
– Ремиро, – ответил Яромир: на юге он привык называть себя на здешний лад, его настоящее имя все равно искажали.
– Ты не так плохо знаешь наш язык.
– До галер я два года жил в Тиндарите.
Трактирщик сжал губы и покачал головой: видать, перед ним был заправский бродяга, корни которого давным-давно оторвались от родной земли.
– Если заплатишь за похлебку, я даром налью тебе пива, – предложил он и повторил. – А кому сейчас легко? Думаешь, каменщикам или плотникам? Какой сумасшедший затеет строить себе дом, если Конец света на носу! Люди не хотят сеять. Вдруг урожай уже не придется снять? Так лучше приберечь зерно и напечь из него хлеба. Хлеб нынче главная ценность, а ты говоришь – «я за шесть лет галер только на пару обедов и заработал!» Что такое деньги теперь? В Царстве Вседержителя они не понадобятся, да и в темницах у Князя Тьмы тоже.
У Яромира вдруг задрожала челюсть.
– Да как же так? – глухо спросил он. – Ведь я шесть лет на цепи… на веслах… Я думал, на эти деньги домой вернусь. Как же так… я шесть лет – и нищий?.. – у него сорвался голос.
Трактирщику стало жалко его.
– Вот тебе совет, Ремиро. – Он направил на Яромира толстый палец. – Иди на свою галеру и просись, чтобы взяли обратно. Там тебя хоть хозяин накормит. А другой работы ты не найдешь. Ремесленники остались без дела, от поденщиков отбою нет. Бродяг на дорогах столько, что не протолкнешься. Разбойникам и тем есть нечего: у богачей сильная охрана, а с остальных что возьмешь? Ты здоровый парень, вот и сидел бы себе на веслах. Да тебе позавидовать можно: и работа, и жратва, и крыша над головой какая-никакая…
…Человек и пес давно были в пути. Яромир решил любой ценой добраться до Даргорода.
Их занесло в безлюдное место на самой границе Анвардена – земли вардов. Небо было затянуто серыми облаками.
Яромир зябко передернул плечами. Он прислушивался к себе: то надеялся, что сегодня обойдется, то понимал, что нет. Приближался приступ лихорадки. У бродяги подкашивались ноги. Мутилось в глазах. Когда начали стучать зубы, Яромир тоскливо подумал: «Сейчас…» Он огляделся, понимая, что не устоит на ногах, и ища, где прилечь. Только теперь он заметил увитую плющом и диким виноградом стену маленького храма.
Снаружи храм весь зарос кустами – дикий шиповник, мелкие белые розы. Ко входу вела дорожка из замшелых растрескавшихся плит. Сам храм когда-то белили, но теперь из-под буйного плюща проступал только бурый камень. Стрельчатые окна с остатками синих и зеленых витражных стекол тоже затянуты были плетьми вьющихся трав.
