Мой убогий немецкий заставил меня отказаться от некоторых оборотов, а природный такт уберёг от пары дурацких шуток. Впрочем, те, что остались в тексте, тоже были дурацкими. Я перечитал письмо и удалил последнюю строчку про сволочь. Затем перечитал письмо ещё раз и вернул эту строчку обратно. Я всё-таки сволочь, и лишний раз напомнить об этом Хаиму не мешало.
Я отправил письмо, затем потянулся, встал и пошёл к себе в номер. За столиком в тех же самых креслах, что и днём, сидели те же самые девушки и листали те же самые журналы. Казалось, что они сидели в тех же самых позах. Одна из них – та же самая – проводила меня к лифту тем же, полным тоскливого ожидания взглядом. У меня запищал мобильник – это была эсэмэска из банка о пополнении карточного счёта. Караим работает чертовски быстро, я уже получил всю оговоренную сумму.
Был ранний вечер, приятное время суток, когда рабочий день у большинства уже позади, спать ещё не хочется и кажется, что только теперь начинается жизнь. Я разделся, постоял немного перед окном, не включая света, а потом плюхнулся на кровать и включил телевизор. По одному каналу шло какое-то политическое ток-шоу. По другому каналу шло какое-то политическое ток-шоу. По третьему каналу шло какое-то политическое ток-шоу. Я нашёл музыкальный канал, выключил звук и полежал какое-то время, наблюдая сексуальную пантомиму на экране. Затем сел на кровати и взял жетон. Не включая света, я напряг зрение и постарался в полутьме его рассмотреть. Жетон хорошо сохранился – видно, что все эти годы он провёл не в земле. Кто-то отломил половину жетона убитого солдата, но не стал отсылать её в бюро по учёту потерь. Почему? И зачем эту половину жетона, которая ни при каких обстоятельствах не может представлять из себя хоть сколько-нибудь реальной ценности, хранить столько времени? Это что, семейная реликвия? И что это за странный блеск у жетона – в полутьме он был особенно заметен – я никогда не видел такого у солдатских ЕМ?
Размышляя над всеми этими вопросами, я встал, прошёлся по комнате и свернул в прихожую, чтоб пройти в ванную комнату.
Но дойти до неё я не сумел.
Рамзесиха вторая
Проходя из комнаты в коридор, я крутил в руках жетон, разглядывал его, и вдруг споткнулся о порожек – откуда он тут взялся? Руку даю на отсечение, что не было тут никакого порожка, когда я приходил в свой номер днём! Я рухнул в коридор и ударился головой о шкаф. Не знаю, как я умудрился так упасть, только удар был мощный – у меня в голове вдруг вспыхнуло огромное облако белого света. Затем, всего на долю секунды, это облако распалось на мириады мелких пятен, в которых я с удивлением узнал людей, – огромное людское море, окружавшее меня в гостинице, за её стенами, за пределами города, везде. От этих людей тянулись ввысь тонкие яркие нити. Эта картина появилась лишь на мгновение, и, когда я повернулся, чтобы посмотреть, идёт ли и от меня вверх такая же нить, я ничего не увидел. Но за это мгновение видение так чётко отпечаталось у меня на сетчатке, что, закрыв глаза, я мог рассмотреть его в подробностях: люди – пятна яркого белого света и тонкие белые светящиеся нити, уходящие от каждого человека вверх и теряющиеся в вышине.
Я сел на полу и тряхнул головой.
Ссадина на лбу почти не болела, но голова гудела, и, главное, видение совершенно выбило меня из колеи. Дело даже не в том, что галлюцинация казалась чрезвычайно реальной, – я отлично понимаю, что любой бред человека кажется этому человеку реальным. Дело в том, что видение было чрезвычайно вычурным и необычным. Трудно было поверить, что мой мозг мог породить такое.
По-прежнему не включая света, я прошёл обратно и сел на кровать, глядя в окно. Мысли отказывались возвращаться в нормальное русло, и я решил выйти на улицу проветриться.
Холодный воздух немного меня отрезвил. Я свернул налево от гостиницы, решив описать большую петлю в несколько кварталов и выйти к «Пандемониуму» с обратной стороны. Размеренное шагание постепенно меня успокоило. По дороге я свернул в парк и с удовольствием разбросал ногами заботливо собранные дворником кучи опавших листьев. Затем пристыдил сам себя и кое-как сгрёб их ногами обратно в кучу. Потом прошёлся какими-то подворотнями, дважды пересёк чудовищно типичные дворы-колодцы с развешенным бельём, какими-то мужиками, режущимися в домино, и старенькими отечественными автомобилями с поднятыми капотами.
Мне уже казалось, что я заблудился, как вдруг я вынырнул из арки на широкую улицу и прямо перед собой увидел яркую вывеску: «Ночной клуб ПАНДЕМОНИУМ». Стена была раскрашена изображениями чертей с добрыми, какими-то детскими выражениями лиц и игрушечной атрибутикой – плюшевыми вилами, копьями и топорами. Откуда-то из-под земли доносились гулкие удары басов, по улице всё время сновали автомобили, парковались, отъезжали, сигналили друг другу, а перед входом в клуб стояла разношёрстная толпа – в основном вышедшие покурить. Подойдя ко входу, я увидел напротив клуба билборд, на котором мальчик играл в футбол под надписью: «Я досягну успіху без куріння». Ниже чёрной краской из баллончика был дописан способ: «Я сяду на иглу!» Соседний билборд, пустующий, светился душераздирающей надписью, сделанной той же краской из баллончика: «Я сказал наркотикам «нет», но они меня не слушают…»
Я толкнул дверь клуба, и на меня немедленно обрушился звук.
Клуб «Пандемониум» располагался в каком-то гигантском подвале, шедшем, судя по всему, через весь квартал. Заплатив за вход, я получил бокал с бесплатным коктейлем дня, флуоресцентную отметку на руку и вежливый жест, приглашающий меня в длинный узкий коридор с лестницей, ведущей вниз. Коридор поворачивал то вправо, то влево и заканчивался входом в зал.
Зал был довольно большим – размером с баскетбольное поле и в два этажа высотой, может быть, даже выше. Налево от входа шла длинная барная стойка с барными стульями, направо стояли круглые столики, в центре – располагался танцпол, посреди которого, на метровом возвышении, стояла клетка. В ней извивались две девушки в обтягивающих кожаных костюмах, изображающие чертей. Вся остальная обстановка была под стать – редкие официанты и бармены были облачены в псевдобесовские одежды, стены устрашали картинами адского пламени. Столы, стулья, утварь были стилизованы под атрибутику нечистой силы с разной степенью удачности, а закруглённая крыша зала напоминала земляной колпак. Всё это освещалось стробоскопами и дискоболом под грохот аудиосистемы, выдававшей десятки киловатт тяжёлого рейва. На танцполе крутились около сотни человек, ещё человек двадцать сидели за столиками. Двое расположились у барной стойки – девушка в самом углу и парень, привалившийся к стойке спиной и слушавший наклонившегося к его уху бармена. На высоте приблизительно человеческого роста по стенам зала шла металлическая дорожка с перилами, на которую можно было подняться по нескольким лестницам, и по центру, прямо напротив входа, эта дорожка образовывала углубление в стене, где за столом с аппаратурой стоял диджей. Над головой у него висел здоровенный портрет – смутное чувство узнавания заставило меня напрячься, но я так и не вспомнил, кто там изображен. Справа от диджея, на металлической дорожке, облокотившись о перила, стояли два человека. В комнате было множество входов и выходов – явных и замаскированных, как на уровне танцпола, так и на уровне металлической дорожки, какие-то люди постоянно то выходили из зала, то входили в него, теряясь в толпе. В нескольких местах, чуть поодаль от входа, от зала отходили широкие и, очевидно, тупиковые коридоры, заставленные столиками, – словно гигантские щупальца, уходящие во тьму.
