— наизусть знал программу ВКП(б)[30], немецкий и испанский языки, был знаком с Блюхером.
Лосев как член партии её политику одобрял. По этому поводу между ними возникали споры. Харламов утверждал, что ленинские принципы построения социализма в стране извращаются. Комбат не соглашался.
— Ну а что вы скажете насчет репрессий тридцатых? — однажды спросил Харламов. — Когда арестовали, а затем уничтожили почти всех крупных военачальников. За исключением Ворошилова с Буденным.
— Они были заговорщиками, — ответил Лосев. — Так писали газеты.
— Наши газеты много чего пишут. Особенно партийные. Я, к примеру, воевал в Испании в эскадрильи комбрига Пумпура Петра Ивановича. Впоследствии генерал-лейтенанта и Героя Советского Союза. Лично хорошо его знал. Так что вы думаете? В 1942 году его признали врагом народа и расстреляли. Могу ли в это поверить? Нет. И весь этот беспредел творили Ягода с Ежовым. Знал ли про то Сталин? Да. А если знал, почему не прекратил? Молчите? То-то же.
Между тем дело Лосева тоже шло к завершению. Составив обвинительное заключение, Раткевич ознакомил майора со всеми материалами. В том числе с постановлением партбюро части об исключении из партии.
И каково же было удивление Лосева, когда он прочёл характеристику на себя, подписанную комдивом. Там отмечались низкая политическая сознательность и дисциплина, ненадлежащее руководство вверенным подразделением, а также связь с немкой.
— Не ожидали? — заметил его реакцию капитан.
— До этого деятеля, — постучал ногтем по бумаге, — мой батальон считался одним из лучших в соединении. Это как-то отметил даже командующий фронтом.
— Что было, то прошло, — фыркнул Раткевич.
— Как скоро трибунал? — подписав протокол ознакомления, Николай вернул авторучку хозяину.
— За ним дело не станет, — отстегнув клапан, капитан сунул ручку в нагрудный карман кителя.
Спустя неделю, ближе к вечеру в замочной скважине провернулся ключ, громыхнул засов. Дверь отворилась.
— Лосев, на выход, — буркнул хмурый надзиратель.
Когда заключенный выполнил команду «Лицом к стене», надзиратель запер камеру. Пошагали коридором. Лосев впереди, руки за спину, страж, позвякивая ключами, сзади.
— Стой. Лицом к стене, — приказал у последней двери. Распахнул: — Входи.
Лосев переступил порог. Внутри небольшого помещения, на лавке у стола сидели Каламбет с Орешкиным, на полу стоял туго набитый сидор[31]. Оба встали.
— Пять минут, — растопырил пальцы страж и плотно прикрыл дверь.
— Здорово, командир, — поочередно пожали комбату руку. — Вот, добились свидания. Следователь разрешил. Ну как у тебя дела?
Уселись втроём на лавку.
— Терпимо, — пожал плечами командир. — Кормят, поят, сплю от души. Помирать не надо.
— Да ладно, мы серьёзно.
— Ну, если серьёзно, следствие закончено. Жду трибунала.
— Мы тут тебе притаранили жратвы, курева и яловые сапоги.
— За них спасибо, а сапоги зачем? У меня эти нормальные, — качнул хромовым носком.
— В голенищах зашито четыре тысячи. Ребята собрали. Пригодятся, — наклонился к уху Каламбет, а Орешкин многозначительно кивнул.
Лосев ничего не ответил, повлажнев глазами.
— И ещё. Куда определить твои вещи? — нарочито громко спросил заместитель.
— Пусть разберут на память ребята. Как делали после боя.
— Хорошо, — согласились оба и вздохнули.
Каламбет достал из кармана пачку сигарет, все закурили, помолчали. Думая каждый о своём.
— Время вышло, — скрипнув, приоткрылась дверь. Загасив окурки, начали прощаться.
— Не поминайте лихом, мужики, — поочередно обнял Лосев офицеров и, прихватив сидор, вышел в коридор. Надзиратель сопроводил в камеру, звякнули ключи, громыхнул засов.
— Вот, Александр Иванович, дополнительный паёк, — усевшись на нары, Лосев поставил рядом вещмешок. — Так, что тут у нас имеется? — раздернул горловину.
Поочередно выложил кирпич хлеба, хомут копченой колбасы, изрядный шмат завернутого в газету сала, десяток пачек «Беломора» и ржаные сухари в пакете. Напоследок достал согнутые в голенищах новенькие яловые сапоги, сунул их под нары. Всё остальное сложил обратно с мешок, оставив хлеб с колбасой и пачку папирос.
— Угощайтесь, — определив на стол, пригласил сокамерника.
Тот поблагодарил, стали есть. Закончив, с наслаждением закурили.
— Никак передача? — окутался полковник дымом.
— Да. Заместитель и начштаба расстарались.
— А из моих никого нету. Через неделю, как меня забрали, полк перелетел в Минск.
Затем Лосев переобулся в новые сапоги, встав, притопнул. На вопросительный взгляд Харламова пояснил:
— Старые жмут, эти просторнее.
Через сутки, утром его вместе с ещё десятком арестованных, следствие по которым было закончено, погрузили в «черный ворон» и доставили в трибунал. Он находился на другом конце города в средневековом, окруженном старыми липами особняке. Там поместили в общую камеру, с грохотом закрылась дверь.
Комбата вызвали третьим, вооруженная охрана сопроводила в зал.
Дело рассматривали в закрытом заседании грузный полковник юстиции и два майора. Один лысоватый, второй с густой черной шевелюрой. Вину Лосев не признал, заявив, что потерпевший превысил полномочия.
— Так за это что? Нужно выбрасывать в окно? — тяжело уставился на него председатель.
— Виноват, погорячился, — опустил глаза Лосев.
— Привыкли там у себя в штрафбате, — пробурчал лысоватый майор, а второй громко высморкался в носовой платок.
В ходе судебного следствия трибунал допросил свидетелей — поляков из патруля, официанта и Каламбета с Орешкиным. Жовнежи[32] утверждали, что спутники майора угрожали им оружием, официант бормотал: «Не вем»[33], а капитаны заявили, что поручик сам пытался достать пистолет.
— Кабы не майор, он бы нас пострелял, — глядя на трибунальцев честными глазами, выдал Каламбет.
— Это точно, — добавил Орешкин.
Те внимательно выслушали всех, председатель огласил имевшиеся в деле документы, и состав удалился из зала. Спустя минут десять вернулся, секретарь крикнул: «Встать! Суд идет!», и полковник ровным голосом огласил приговор Лосева признали виновным в причинении потерпевшему тяжких телесных повреждений, повлекших смерть, и определили наказание — восемь лет в местах лишения свободы. А ещё лишили звания майора и правительственных наград.
Николай рассчитывал на меньшее, по спине зябко прошел холод.
— Приговор ясен? — взглянул на осужденного председатель трибунала.
— Так точно, — ответил хриплым голосом.
Вслед за этим конвой вывел Лосева из зала. На прощание Орешкин крикнул: «Прощай комбат! Не поминай лихом!»
