пробежал тот глазами бумагу.
— Теперь напишите внизу «с моих слов записано верно, мной прочитано» и подпишитесь, — протянул ручку. Лосев, исполнив всё, вернул.
— Пока можете быть свободны, — военюрист определил бумагу в папку. — Завтра к десяти жду офицеров, что были с вами.
— Разрешите вопрос?
— Да.
— Что с тем поручиком?
— Лежит в госпитале. Неудачно приземлился, перелом шейного позвонка.
— Сочувствую, — сказал Лосев и покинул кабинет.
Шофер в машине читал «Красную звезду».
— Заводи, — Лосев уселся рядом на скрипнувшее сидение.
— Куда едем, товарищ майор? — сложив газету, сунул под сидение.
— В часть, Петрович.
Тот запустил стартером двигатель, выехали со двора.
Прибыв на место, Лосев пригласил к себе заместителя и начальника штаба и сообщил о причинах вызова к комдиву.
— Уже нажаловались, засранцы, — крякнул Каламбет, а Орешкин ругнулся матом.
— Ладно, ещё не вечер, — продолжил комбат. — Вся вина на мне. Вы тут ни при делах. Завтра в десять быть в гарнизонной прокуратуре у следователя Раткевича.
— Зачем? — офицеры переглянулись.
— Расскажите, как всё было. Но забудьте, что доставали оружие. Иначе приплетут и вас.
— С какого перепугу?
— За вооруженное сопротивление патрулю. Оно вам надо?
— Нет, конечно.
— А как же ты? — вскинул брови начальник штаба.
— Как получится. Значит, всё понятно? — комбат обвёл подчинённых взглядом.
— Понятно. Не пальцем деланые.
Следующим утром оба укатили на «цундапе» в Бреслау. Вернувшись, доложили, что следователь путал их вопросами, но ничего не добился. Стояли на своём.
— Дотошный, сука, — выпив стакан воды из графина, утер губы Каламбет.
— Ладно, мужики, займитесь делом, — отпустил их комбат.
Минуло ещё три дня, а на четвертый Лосева вызвали в прокуратуру снова. Поехал. Ответственности не боялся. За войну прошёл Крым, рым и медные трубы, надеялся на свою удачу.
В этот раз она подвела.
Бесцветным голосом Раткевич сообщил, что сутки назад потерпевший скончался в госпитале, не приходя в сознание.
— В этой связи против вас возбуждено уголовное дело за причинения тяжких телесных повреждений, повлекших смерть. Это ясно? — пожевал губами.
— Ясно, — отвердел скулами комбат.
— Вот санкция прокурора на ваш арест, — открыв знакомую папку, показал бланк с синей гербовой печатью и, сунув обратно, нажал на столе кнопку.
За дверью послышались шаги. Она отворилась, в кабинет вошли лейтенант и два солдата с автоматами.
— Сдайте оружие, — протянул руку офицер.
Лосев вынул из кобуры «ТТ», молча отдал.
— На выход.
Оставив кабинет, прошли в смежное помещение без окон. Там у майора отобрали награды, личные вещи и портупею с кобурой, оставив папиросы со спичками, после чего отвели в подвал этажом ниже. Был он со сводчатым потолком и бетонным полом, вдоль таких же стен десяток прочных дверей с глазками и кормушками[28].
— Заходи, — встретивший внизу надзиратель отпер ключом на связке однуиз дверей.
Лосев шагнул внутрь, позади громыхнул запор, стихли удаляющиеся шаги.
Перед ним была камера три на четыре, тускло освещённая висячей лампой, с забранным решеткой окошком под потолком. Вдоль стен — нары, между ними — колченогий стол.
— О! Нашего полку прибыло, — поднялся с матраса цыганистого вида смуглый офицер и протянул руку. — Будем знакомы, старший лейтенант Трибой.
— Майор Лосев, — пожал руку комбат.
— Слышь, майор, у тебя случаем закурить нету? Мои кончились. Уши пухнут.
— Есть, — Николай достал из кармана пачку.
Уселись рядом на нары, закурили.
— За что сюда, если не секрет? — пыхнул Трибой облачком дыма.
Лосев коротко рассказал. — Сокамерник одобрительно кивнул:
— Правильно сделал.
— А ты? — поинтересовался в свою очередь.
— Я типа немного пошумел.
— И каким же образом?
— Да очень просто. Наш танковый полк стоит в Клетендорфе, на окраине Бреслау. И за это время я, как многие офицеры, обзавелся трофейным транспортом, «Опель-кадетом». Еду на днях в город к знакомой фрау, останавливает военная инспекция и доставляет в линейную комендатуру. Там составляют протокол и машину отбирают — мол, приказ начальника гарнизона. Я было качать права, а дежурный майор: «Вали отсюда, а то будет хуже». «Ладно», — думаю, я тебе устрою. — И назад в полк. Завожу свой «ИС»[29], дую на нем обратно. Подъехал к комендатуре и подавил весь транспорт, что там стоял. А ещё саданул из пулемета по окнам на прощанье. Развернулся, только меня видали.
— Ну а потом?
— Через сутки забрала контрразведка. Теперь припухаю здесь.
— Крепко пошумел, — покачал головой майор.
— Ну, дак, — растянул в улыбке губы танкист.
К вечеру громыхнула кормушка, принесли ужин. Две миски жидкого супа, чуть сладкий чай в кружках и по куску хлеба.
Утром после завтрака Лосева под конвоем сопроводили к следователю, тот допросил его в качестве подозреваемого. Далее было опознание и очные ставки с патрульными. Один его уверенно опознал, второй засомневался. В показаниях оба путались.
А через неделю Раткевич предъявил майору обвинение в причинении тяжких телесных повреждений, повлекших смерть.
— Не расстраивайся, главное, не в убийстве, — успокоил Трибой товарища по несчастью. — Ты орденоносец и старший офицер. Думаю, много не дадут. А то, глядишь, и оправдают.
За время, проведённое вместе, оба сошлись характерами. Трибой, двумя годами моложе, воевал с весны 42-го и командовал танковой ротой. Имел «Красное Знамя», солдатскую «Славу» и медаль «За оборону Кавказа». Родом был из Новочеркасска, потомственный казак.
— Послушай, Семён, — спросил по этому поводу майор. — А как отличить настоящего казака от липового?
— Скажи ему так, Коля: «Дед твой был казак. Отец сын казачий, а ты хрен собачий». Настоящий даст в морду. Сбрехавший промолчит.
— Теперь буду знать, — похлопал его по плечу Лосев.
Еще через неделю Трибоя увезли на суд, в камеру поместили полковника-авиатора. Он вёл дневник, где неблаговидно отзывался о руководстве партии. Это стало известно «СМЕРШУ», записи изъяли и теперь вольнодумца обвиняли в контрреволюционной деятельности.
Полковник, фамилия его была Харламов, оказался весьма общительным и грамотным человеком
