раздвижные двери комнаты перед встревоженным лицом служанки.
Бедная Судзуки, вздохнула Тёо-Тёо, возвращаясь к Пинкертону. Перемены, о которых он упомянул, имели отношение к молодой американке, ожидающей снаружи, и в душе Тёо-Тёо уже знала, что собирается сказать ей муж.
— Пинкертон-сан… эта дама снаружи, — начала Тёо-Тёо. — Кто она и что здесь делает?
Повисла долгая тишина, потом Пинкертон ответил:
— Это Хелен, моя жена.
— Ваша… ваша жена? — прошептала Тёо-Тёо. Она ждала плохих новостей, но уж точно не таких. — Но Пинкертон-сан, как такое возможно? Я ваша жена! Неужели в Америке разрешено иметь двух жен? — воскликнула она с болью раненого животного.
Закрыв лицо руками, Пинкертон ответил:
— Тёо-Тёо, не знаю, как тебе об этом сказать, но мы никогда не были женаты.
— Не понимаю! — страдающим голосом воскликнула Тёо-Тёо. — А как же церемония, брачный договор, Шарплесс-сан был свидетелем на свадьбе!
— Прости, Тёо-Тёо, наш брак не был официальным, мы просто провели церемонию, чтобы нам прилично было жить вместе в Нагасаки. — С каждым словом Пинкертон будто все глубже вонзал нож предательства в ее сердце, разрывавшееся на кусочки от боли.
— Пинкертон-сан, как вы могли так меня обмануть и разрушить мою жизнь? Может быть, вы просто шутите? Пожалуйста, скажите, что это всего лишь дурной сон, что я скоро проснусь и вы скажите, что я ваша жена, а та американка снаружи — сестра или другая родственница, пожалуйста, скажите мне это!
— Прости меня, — повторил Пинкертон, и слова застряли у него в горле, когда он осознал, сколько боли принес этой красавице, с которой провел столько мгновений близости в Нагасаки и которая родила ему сына.
Он содрогнулся, вспомнив их разговор с Хелен, состоявшийся на корабле по пути в Нагасаки.
— Хелен, ты же понимаешь, что Тёо-Тёо, возможно, откажется отдать ребенка, она его мать, и у нее все права.
— Мы должны ее как-то убедить, — твердо ответила Хелен. — Доктора подтвердили, что я никогда не смогу иметь детей, поэтому это единственный ребенок, который у тебя когда-либо будет, Бенджамин. В любом случае ребенку лучше, если он вырастет в Америке, — продолжала она. — Какие перспективы в этой стране на задворках мира могут быть у полукровки сомнительного происхождения, выращенного матерью-одиночкой?!
— Он сын Тёо-Тёо, и она может отказаться отдать его нам, Хелен, — ответил Пинкертон.
— Посмотрим, Бенджамин. В любом случае я человек решительный, кто-то даже скажет — безжалостный, и когда чего-то хочу, так просто не сдаюсь.
Пинкертон вздрогнул от ее сухих, резких слов и тона. Хелен была умной, образованной женщиной из почтенной семьи с хорошими связями, и он был благодарен ей за то, что она согласилась выйти за него замуж, несмотря на его похождения в Японии.
Пинкертон относился к жене с большим уважением, но иногда она казалась такой холодной и бесчувственной, что ему становилось неуютно. В такие минуты ее мужская практичность настолько резко контрастировала с мягкой женственностью и доверчивой улыбкой Тёо-Тёо, что Пинкертон испытывал глубокое сожаление. Но он сделал свой выбор — назад пути не было.
Он хотел было завести разговор о будущем сына в Америке, но запнулся, потому что горе Тёо-Тёо было столь свежим и сильным, что он не мог его вынести, по крайней мере пока.
Встав, Пинкертон произнес:
— Думаю, мне лучше уйти и вернуться завтра, когда ты немножко успокоишься, Тёо-Тёо: нам есть что обсудить. Мне ужасно жаль, что так получилось, — он потянулся обнять ее, и на долю мгновения она прильнула к нему. Потом оттолкнула и выбежала из комнаты. Все изменилось, все пошло не так, он больше не был ее мужем, потому что они никогда не были женаты и теперь он принадлежит другой.
По мрачному, побледневшему лицу Судзуки и по тому, каким оберегающим жестом она держала Дзинсэя, не предлагая отвести его к отцу, Тёо-Тёо поняла, что та, скорее всего, подслушивала за тонкими дверями и все поняла.
Не стала Судзуки и останавливать Тёо-Тёо-сан, когда та горько разрыдалась, потому что какая женщина не заплачет, узнав об измене любимого мужа, которому она доверяла.
Уложив Дзинсэя спать, Судзуки села рядом с хозяйкой и стала тихо гладить ее по голове, утешая словами любви и поддержки, — что еще делать, она не знала.
Ее сердце кипело от гнева на Пинкертона, причинившего столько боли ее любимой хозяйке, и она решила, что завтра пойдет в американское консульство и пожалуется Шарплессу на обман его соотечественника. Тёо-Тёо была слишком доброй и нежной, чтобы навлекать на кого-то неприятности, но Судзуки — простой служанке — терять было нечего.
Ребенок заплакал в соседней комнате, и они обе инстинктивно подскочили, чтобы бежать к нему. Потом Тёо-Тёо снова упала на постель: она была слишком измучена, чтобы о нем позаботиться.
— Ступай к Дзинсэю-тян, он проснулся, ты нужна ему, — прошептала она Судзуки распухшими от слез и потрескавшимися губами. — Я скоро приду в себя.
Через несколько минут в доме разнеслись счастливый детский лепет и смех Дзинсэя, отчего сгущающиеся сумерки с их растущими тенями стали казаться светлее.
Сжавшись в углу комнаты, Тёо-Тёо слушала счастливый лепет сына, и ей никогда еще не было так грустно с тех пор, как отец совершил харакири. Внезапно она почувствовала, что ей нечего больше ждать, незачем жить, и, если бы ей не нужно было заботиться о Дзинсэе, Тёо-Тёо покончила бы с собой в тот же день.
Она не знала, как долго просидела так, плача, и ее слезы оставляли большие мокрые пятна на татами, пока наконец она не застыла на полу в полном изнеможении.
В таком положении и нашла ее Судзуки часом позже: увидев побелевшее лицо Тёо-Тёо и ее безжизненную позу, служанка в панике подумала, что госпожа от горя скончалась.
Судзуки принялась трясти ее, причитая:
— Тёо-Тёо-сан, очнитесь, пожалуйста, скажите мне, что вы живы! Что же нам с Дзинсэем без вас делать!
Почувствовав, что Тёо-Тёо шевельнулась, Судзуки испытала огромное облегчение. Что там говорила ей в деревне мать? Если человек добровольно погрузился в беспамятство, нужно непременно привести его в чувство. Разбудить, усадить, отхлестать по щекам — что угодно, лишь бы он очнулся.
С силой, которую миниатюрная Судзуки даже не подозревала в себе, она приподняла Тёо-Тёо и прислонила к стене, не давая снова соскользнуть на пол. Но не смогла заставить себя ущипнуть госпожу или отвесить ей пощечину, чтобы та пришла в себя.
Вместо этого Судзуки села рядом с Тёо-Тёо и стала разминать ей руки и ноги, пока не почувствовала, как холод отступает и конечности любимой госпожи медленно наполняются живительным теплом. Прерывистое дыхание Тёо-Тёо стало равномернее, глубже, и
