В красный кумач завернула, передала Волжанову. А он хотел что-то сказать и… не смог. Винтовки за него заговорили. Залпом. Раз, другой, третий.
Умели ребята воевать, да не умели говорить. Взял Волжанов горсть земли, бросил на гроб в яму. Отошёл в сторону, смотрит, как холмик вырастает на месте ямы, и в его изголовье солдаты из БАО свежеокрашенный обелиск со звёздочкой устанавливают.
С фотографии улыбается живой Гриша. Смотрит на Петьку чуть прищуренными глазами. Сказать что-то хочет. В жизни Гриша редко улыбался — фотограф заставил. Таким остался в памяти навечно…
— Вот и всё… — сказал тихо Волжанов.
Побрёл, опустив голову, к землянке. Стал вещи собирать. Душно в землянке. Сыро. Как в могиле. Одиноко. И Мишки нет. Вышел на улицу — темнеет. Очертания деревьев теряются. Чернота выступает из леса.
Раньше, бывало, Петька серчал, когда медвежонок где шкоды наделает: ящик сопрёт, на котором сидят вместо скамейки, занесёт его в лес; или наоборот — притащит из лесу какую-нибудь ненужную в землянке дубину. А то украдёт у Надюши кастрюлю. Подцепит крючками когтей за ушки, тащит. Бывало, смотришь — уже волочёт что-то.
Теперь же всё было на местах. Да не радовало — что ящик-скамейка у стола, что дубины, о которую то и дело спотыкаешься, тоже нет, что не слышно голоса Надюши, бегущей за Мишкой: «Отдай кастрюлю!».
— Мишка, — позвал негромко. Не откликается.
— Мишка!
Молчит лес.
БЕЗОТВЕТНЫЙ ЛЕС
На аэродроме шли необычные сборы. Оружейники грузили на автомашины ящики с патронами, штабисты упаковывали папки с бумагами, работники метеостанции разбирали походный домик. Солдаты батальона аэродромного обслуживания ровняли после бомбёжки взлётную полосу. Прилетела первая партия транспортных самолётов, их загрузили и отправили на место нового аэродрома.
Войска пошли в наступление, фронт сдвинулся, началась передислокация частей.
Петька сложил в чемоданчик личные вещи: мыло, полотенце, бритвенный прибор, фотографии письма матери. Попался снимок с Мишкой — грустно улыбнулся. Вышел из душной землянки.
Подняв капот, ладит что-то в моторе «девятки» Вася Хохлов — моторист Петьки. Готовит самолёт к дальнему перелёту. Мироныч собирает взлётно-посадочные знаки. Оружейники покинули поле. Тяжело. Очень тяжело. И вдруг Петька сорвался с места, понёсся мимо моториста, мимо землянки, мимо деревьев, скрылся в лесу.
Мелькают по сторонам толстые стволы сосен, хлещет по сапогам низкорослый лозняк, фуражку сбивают ветки.
— Мишка-а!
Озеро блеснуло меж ветвей, тропка вильнула к воде. Остановился на берегу, ладони приложил к губам.
— Мишка-а-а!.. — отозвалось эхо на той стороне.
И снова тишина. До звона в ушах.
Снял фуражку, волосы мокрые откинул. Смотрит: следы на песке. И кажется ему, что вот-вот из-за куста выкатится на дорогу, юркнет назад, забьётся в заросли лещины, как было уже, тёмно-бурый комочек…
— Мишка!.. — дрогнул голос.
Мёртвый лес. Безответный лес.
ПРОЩАНИЕ
Петька вынес из землянки чемоданчик, подошёл к «девятке». Постоял немного с чемоданчиком в руке, поставил его на крыло самолёта. Побрёл на край аэродромного поля, где бугорком виднеется свежая могила. Опустился на колено, снял фуражку.
Лес дремучий обступил взлётное поле, деревья склонились, приспустили ветви-флаги над обелиском. Травинки шевелятся на дёрне; фонарик одуванчика пошатывается у изголовья. Гриша смотрит с фотографии чуть прищуренными глазами. Ордена и медали на груди. Чистый подворотничок с изломинкой против погона…
Ревут, проносятся мимо самолёты. Уходят тяжело в небо. И не идёт на финиш с флажками и свёрнутой буквой «Т» под мышкой старый Мироныч. Не семенит следом косолапый медвежонок…
— Прощай, друг.
Лицо Волжанова изменилось — яснее проступили веснушки, резче вычертились ранние морщины. Тихая скорбь залегла в глазах на самом донышке. Ветер сбил на лоб прядь русых волос. Горячая слеза запуталась в белых ресницах. Сурово сошлись на переносице брови… А Гриша улыбается с портрета под стеклом. Редко он улыбался в жизни.
Легонько, чуть слышно, толкнуло что-то под локоть. Сунулся рукой — шерсть мягкая. И, не глядя, больно сжав веки, так, что слеза спрыгнула на веснушки, смешалась с ними, обнял крепко дорогой комочек, прижал к себе. На аэродроме кричат. Машут руками.
— Пора, — сказал тихо.
С грохотом, набирая скорость, проносятся штурмовики. Уходят в небо. Пустеет аэродром.
— Пойдём.
Мишка встал, осмотрелся по сторонам. Поплёлся, медленно переставляя лапы, за Петькой.
А на краю взлётного поля, там, где финишёр Мироныч раскладывал белую букву «Т» и вместе с Мишкой ожидал возвращения лётчиков, остался навсегда небольшой холмик земли с красным обелиском.
ВОЗДУШНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ
— Кто видал, чтоб медведь летал!.. — воскликнул Вася Хохлов, увидев, что Мишку повели к большому транспортному самолёту:
Определили зверька в багажном отделении транспортного самолёта. Захлопнули дверцу, проверили затворы.
Багажное отделение показалось ему каморкой. Такой, как была на аэродроме, заваленная ящиками, лопатами и маскировочными сетками. Только дверь здесь пригнана плотнее, в ней не было щелей. Обнюхал для порядка моток провода, устроился на брезенте. Да сразу подхватился, потянулся лапами к окошку — иллюминатору. В круглое окошко он увидел высокие деревья, бугорки покинутых землянок между соснами и крыло самолёта. Широкое крыло находилось перед самыми глазами, оно ложилось заостренным концом на лес.
Заревели моторы — вздрогнул пол. Сильно качнуло, и медвежонку показалось, будто из-под ног уходит почва. Какая-то неведомая сила потянула его назад, он не мог удержаться и сунулся по железному полу, пока не упёрся в стенку. Пол ударился о что-то жёсткое в последний раз, подпрыгнул и, плавно покачиваясь, стал нажимать на лапы так, что Мишка присел. Но трясти перестало, и медвежонок потянулся к свету и увидел в иллюминатор, как быстро понеслись назад вершины сосен и как они начали проваливаться за борт самолёта.
Внизу, под крылом, медленно двигалась полосатая земля. Удалялись тёмные массивы леса, в котором затерялся аэродром. Вспыхивали, отразив солнце, блестящие стёклышки озёр. Сплывали назад рудые морщины оврагов, серые ниточки грунтовых
